– Встречайте! Алла Пугачёва и вокально-инструментальный ансамбль «Весёлые ребята»!

Гляди-ка, Пугачёва уже стоит особняком, на моих глазах растёт певица-то.

– Ну, с Богом! – выдохнул Слободкин, который сегодня замещал барабанщика, и повёл нас на сцену.

У меня реально едва не подогнулись колени, когда я увидел полный зал, хотя и погружённый в полусумрак, а в ложе прямо напротив невооружённым глазом я разглядел генерального секретаря Коммунистической партии Советского Союза. Судя по жестикуляции и движению головы, Леонид Ильич в данный момент о чём-то негромко переговаривался с сидевшим рядом человеком, но того мне признать уже было трудно.

– Не забудь, сначала «Арлекино», потом «Посидим-поокаем», а потом три твоих, – шепнул мне Мушкарбарян, надевая на шею ремень от саксофона. – Если ноты подзабыл, можешь сделать вид, что аккомпанируешь, мы сами вытянем.

Блин, кто бы ещё научил меня этим проклятым нотам?! Впрочем, чего расстраиваться, мне же была отведена роль ритм-гитариста, а все сольные вставки помимо обычного аккомпанемента играл Буйнов на своём электрическом клавесине. Всё ж таки не рок-группа, где без соло-гитары и всяких примочек не обойдёшься. А свои состоявшие только из аккордов нехитрые партии я прекрасно помнил, тем более к последним трём песням.

Пока Пугачёва пела своего орфееносного «Арлекино», я играл словно на автомате, невидяще глядя в зал, заполненный заслуженными учителями. На «Посидим-поокаем» уже немного пришёл в себя, даже начал слегка двигаться, притопывать ногой и улыбаться в камеру, перестав изображать творение скульптора. А затем стоявший рядом всё тот же Мушкарбарян толкнул меня в бок:

– Готовься, сейчас твоя «Потому что нельзя».

Да знаю я, знаю! Я эту песню тут стою жду, как кару небесную. Блин, быстрее бы отмучаться.

Слободкин дал отсчёт, и мы начали играть проигрыш, а затем я запел. Господи, как пел, как пел… Это было божественно! Именно так я хотел бы думать после финального аккорда, но на самом деле исполнил песню я на средненьком уровне, и себя обманывать не было смысла. С другой стороны, не облажался, да и ребята помогли на припевах, так что в итоге вышло более-менее сносно. Аплодисменты зала и букет, который я тут же переадресовал Алле, стали наградой за выступление. Даже бровеносец из своей ложи несколько раз хлопнул в ладоши и благосклонно кивнул.

Затем последовали «Позови меня с собой» и «Миллион алых роз», сорвавшие овации слушателей.

Когда мы уступили сцену «Песнярам» и доползли до гримёрки, мою одежду можно было выжимать. Павел выглядел почти что счастливым.

– Молодцы, ребята, здорово отработали! Аллочка, целую ручки. Сергей, крепко жму твою мужественную руку. Все мо-лод-цы!

Тут в дверь постучали, и в гримёрку важно вошёл Раймонд Паулс. Степенно пожал нам руки, клюнул в щёчку Пугачёву, вручив ей букет алых роз, словно из песни, и поздравил всех с удачным выступлением.

– Жаль, что ваша супруга не смогла приехать, – огорчился он, узнав о беременности Вали. – Ну ничего, как-нибудь ещё встретимся, а пока передавайте пламенный привет.

Дождавшись, когда композитор покинет помещение, Слободкин вновь взял инициативу в свои руки:

– Товарищи, я к администратору, требовать законную оплату нашего скромного труда. Никуда не расходитесь.

Через пятнадцать минут он появился, ещё более счастливый:

– А вот и гонорар! Аллочка, твоя доля, ты сегодня по-стахановски отработала. Сергей, держи.

Мне протянули стопку десятирублёвых купюр, которые я даже не стал пересчитывать. Навскидку там было рублей триста.

– Это тебе, тебе и тебе, – продолжил худрук раздачу слонов.

– Спасибо, Павел Яковлевич, – тряхнул кудлатой головой Буйнов. – Теперь до среды можем быть свободны?

– А что у нас в среду? Ах да, гастроли начинаются… Так, все свободны, кроме Пугачёвой и Губернского. У меня к вам кое-какое дело.

Когда музыканты покинули гримёрную, Слободкин сообщил, что нас троих хотят видеть на банкете после окончания концерта.

– А отмазаться нельзя? – без особой надежды поинтересовалась Пугачёва. – Я Криске обещала пораньше приехать, она ж мать совсем не видит.

– Нельзя, Аллочка. На банкете будет САМ, и вполне вероятно, что захочет с тобой пообщаться. Так что терпи, и тебе воздастся. А тебе, Сергей, до завтрашнего вечера вообще делать нечего, так что не закатывай глаза, а ждём окончания выступления Кобзона и двигаем за мной…

Банкет проходил в зале, по размерам где-то вполовину меньше Колонного. Ослепляющий свет люстр, длинный стол, уставленный бутылками и снедью, снующие официанты с подносами, на которых в тонких бокалах пузырилось шампанское… Впечатляло, чёрт возьми!

Глазами я невольно искал генсека, но тот пока не появлялся. Остальных членов политбюро, ежели таковые здесь присутствовали, я в лицо не знал, несмотря на то что их физиономии периодически мелькали в прочитываемых мной газетах.

Я вспомнил свою Валю. На каком она уже месяце? На шестом или седьмом? Скучает, поди, без меня, уехал и развлекаюсь тут… Ну ничего, вот покажут меня по телевизору – порадуется за меня. Тем более что ведущая объявляла каждую песню и авторов текста и музыки. А поскольку Валентина уже взяла мою фамилию, и как к Колесниковой к ней обращались больше по привычке, то приятно было услышать: «А сейчас прозвучит песня «Позови меня с собой» на стихи Валентины Губернской и музыку Сергея Губернского». Это пока никто, кроме тех, кто в теме, не знал, что я стою на сцене, да ещё исполняю свою песню. Ну хорошо, хорошо, песню группы «Белый орёл». Но кто же это здесь знает? А потому присваиваю себе чужие лавры.

Выяснилось, что Кола Бельды, Кобзон и усатый из «Песняров», фамилию которого я начисто забыл, тоже слонялись между гостей. Причем Бельды так и щеголял в своей шубейке из какого-то пушного зверя. Он её никогда, что ли, не снимает?

Вдруг в зале возникло некое оживление, двери открылись, вошли двое крепких мужчин с цепкими взглядами и оттопыривавшимися под мышками пиджаками, а следом появился Леонид Ильич с пока ещё единственной звездой Героя. Он продолжал беседу с тем же пожилым товарищем, с которым общался и в ложе. Кто-то захлопал в ладоши, остальные подхватили, нам ничего другого не оставалось, как тоже присоединиться к аплодисментам.

– А вы чего мне хлопаете? – подтянул вверх брови Брежнев в наигранном недоумении. – Вот им хлопать надо, тем, кто наших детей учит не только грамоте, но и жизни.

Сказал он это в адрес учителей, без которых банкет, само собой, не обошёлся. Несколько дам при этом покраснели и смутились.

– Давайте выпьем за педагогов! – Леонид Ильич поднял бокал с шампанским, остальные поддержали, после чего шустрые официанты заменили опустевшие бокалы наполненными. Кстати, говорил Ильич вполне разборчиво, не было ещё никаких «сисек-масисек».

Напряжение понемногу спало, присутствующие принялись выпивать и закусывать. Мы тоже не отставали, хотя Алла чувствовала себя как на иголках, что было заметно. И я её понимал, ведь далеко не факт, что генсеку приспичит пообщаться с ней. А семья – дело святое.