Некоторые актеры обижались на Бочарова, а Сталин-Мелованиего терпел. У него, как ни странно, развилась несвойственная ему ранеетерпимость к человеческим недостаткам, слабостям и порокам. А к роли своейпостепенно он привык и даже стал находить в ней особое удовольствие. Он игралСталина во всех спектаклях, где была роль Сталина, получал хорошую зарплату,награждался бурными аплодисментами, ни за что не отвечал и однажды решил, чтотакая жизнь его вполне устраивает. Но, бывало, по пьяному делу вдруг срывался стормозов и начинал кричать тем, кто ему под руку попадался: «Я – Сталин! Я –Сталин!» Некоторые над ним смеялись, говорили: вот до чего доводят человекапостоянные выступления в такой роли. Или вот до чего допился. Впрочем, всесчитали его безобидным сумасшедшим. Но бывало и так, что, когда он выкрикивалтакое на улице, его хватали, тащили в кутузку, а то и в психушку. Однако там,после установления личности, перед ним немедленно извинялись, потому что хоть ине Сталин, но все-таки народный артист, исполнитель роли Сталина, то есть тожетакая личность, с которой лучше не связываться.

В начале весны 1946 года по лагерю перемещенных лицобъявили, что из Америки приехали фермеры и набирают себе работников, иначеговоря, батраков. Перед казармой выстроилось человек около ста. Было предложенотем, кто знаком с сельским хозяйством, сделать шаг вперед. Все сто, включая«академиков» и обоих мыслителей, шагнули вперед. Хотя некоторые из них не моглиотличить борону от лопаты, а корову знали только по изображению на фантиках отконфет «Коровка». Желание не приблизиться к сельскому хозяйству, а удалиться отграниц своей родины как можно надежнее, заставило их сделать этот шаг.

Возглавлял группу фермеров костлявый, сутуловатый человек свислыми усами, задубевшей морщинистой кожей, в широкополой ковбойской кожанойшляпе. Он говорил на смеси русского, украинского и английского языков. Видимо,у него уже был опыт общения с претендентами на американское фермерство. Онвглядывался в каждого, выдававшего себя за крестьянина, и задавал вопросы «назасыпку». Чем отличаются озимые посевы от яровых? Какая разница между веялкой имолотилкой? Сколько сосков у козы? И так далее в том же духе. Чонкин слушал иудивлялся.

Один из мыслителей провалился на первом же вопросе, не зная,почему на лошадь надевают хомут, а на вола ярмо.

– Потому что через роги хомут не наденешь, – объяснилспрашивавший и потерял к мыслителю всякий интерес.

Все волновались, готовясь к вопросам, а Чонкин волновался подругой причине и, когда спрашивавший приблизился к нему, сказал:

– Пан Калюжный, здорово!

Человек, к которому он так обратился, вздрогнул, посмотрелна Чонкина очень пытливо и спросил:

– А откудова вы меня знаете?

– Как же! – озадачился Чонкин. – Мы ж с тобой в тюрягевместе сидели, на одних нарах.

– В тюряге? – повторил фермер. – Это шо такое «тюряга»? Втюрьме я сидел? На нарах? Ты сидел с кем-то, кто выглядывал так вот, как я, извался Калюжный?

– С тобой сидел, – стоял на своем Чонкин, не понимая, почемупан Калюжный отпирается.

– Нет, – сказал Калюжный. – Не со мной ты сидел, а с моимбратом Степаном. А я Петро. Мы же с ним твинсы, то есть, по-русскому, близнюки.Я у тридцатом году сбежал у Польшу, а потом у Америку. А его за меня посадили.И еще пришили какой-то процкизм. И когда ты его видел? У сорок первом? А я вотс самых тридцатых годов ничего про него не слыхал. Ну так ты шо, у Америкупоедешь?

– Ну, поеду, – сказал Чонкин, меньше чем приблизительнопредставляя себе, что такое Америка и где именно она находится. Так Чонкинпопал в отборную группу практически без экзамена.

Путешествие от Гамбурга до Нью-Йорка было долгим и нудным.Чонкин плыл на палубе «Санта-Моники», – как ему показалось, очень большого, ана самом деле средней величины парохода довоенной конструкции. Пароход весьдрожал от напряжения, но упрямо продвигался к далекой цели, оставляя за собойбелые буруны и дымя тремя высокими трубами. Дым сперва поднимался чернымстолбом, потом загибался крутой петлей, опускался к самой воде и нескончаемымшлейфом тянулся за кораблем.

Чонкин, хотя и слышал о существовании морей и океанов,все-таки не мог себе раньше представить, что где-то есть такие пространства,где, куда ни глянешь, вода, вода и ничего, кроме воды. В пути несколько разштормило. Судно клонило с носа на корму и обратно. Будто раскачивало наогромных качелях. Один из плывших на «Санта-Монике», бывший советский моряк,сказал Чонкину: «У нас говорят про это так: штывает. В трюм наливает, из трубывыливает». Пассажирам раздали бумажные мешочки для рвотных масс, но они былиизрасходованы в первые сутки шторма, а потом все три палубы и трапы между нимибыли заблеваны. Все пассажиры, подобно участникам экспедиции Магеллана илиКолумба, с нетерпением ждали появления твердой суши. Но и суша встретилапутешественников неприветливо. Сначала их высадили на острове Эллис, названномтеми, кто на нем побывал, Островом Слёз. Здесь людей, которые были при деньгах,пропускали без лишних формальностей, а безденежных допрашивали строго, спристрастием, не являются ли они бывшими нацистами или коммунистами, ненамерены ли вести подрывную работу, не надеются ли работать по-черному иуклоняться от уплаты налогов. Многих без объяснения причин заворачивалиобратно, потому это и был Остров Слёз. Но Чонкину повезло. С помощью панаКалюжного он испытание прошел и вскоре очутился на кукурузной ферме в штатеОгайо.

Прошло пятнадцать лет… Жизнь Чонкина разительнопеременилась. Людям, не испытавшим того, что выпало на долю нашего героя,трудно себе представить, как мог такой нутряной русский человек прижиться встоль чуждой ему стране, как Америка. А вот и прижился. И очень даже прижился.Как американская картошка приспособилась к российской почве, так русскийчеловек Чонкин приспособился к почве американской. В прошлой жизни, сколько егони учили, не сумел он освоить науки стоять по стойке «смирно», поворачиватьсячерез левое плечо (а почему не через правое?), запомнить, что такое план ГОЭЛРОи какие должности занимает товарищ Сталин. А здесь попал в естественные длясебя условия и быстро, что к чему, разобрался. Может быть, только здесь он ипочувствовал себя полноценной человеческой единицей.