Мне кажется, я заслужил место в книге рекордов. Этот романписался без одного года полвека. В 1958 задуман, в 2007-м окончен. Задуман былсразу как эпическое, растянутое во времени сочинение. Отсюда и название «Жизньи необычайные приключения». Меня все время удивляло, почему, читая книгу в томвиде, в каком она была, ни один человек не спросил: «Приключения-то есть, а гдеже жизнь?» Жизни в первых двух книгах было всего-то лето и начало осени 1941года.

В самом начале, замыслив роман, я сочинял его больше в уме,думал о разных поворотах сюжета, комических ситуациях, пересказывал их своимдрузьям и тем удовлетворялся. Записывать не спешил, полагая, что временивпереди много. Его и в самом деле выпало достаточно, но не всякое оказалосьпригодным для спокойного сочинительства. Мне кажется, что писать нечтоэпическое можно только в эпическом состоянии духа, а оно у меня с концашестидесятых годов и, по крайней мере, до середины восьмидесятых было нетаковым. Ядерная сверхдержава объявила мне войну, пытаясь остановить, какговорится, мое перо. Когда в Союзе писателей меня учили уму-разуму, писательГеоргий Березко нервически взывал: «Войнович, прекратите писать вашего ужасногоЧонкина». В КГБ меня настойчиво просили о том же, приведя более вескиеаргументы в виде отравленных сигарет.

Меня не посадили, но создали условия, способствовавшиебольше сочинению не эпического полотна, а открытых писем то гневных, тоязвительных, которыми я время от времени отбивался от нападавших на меняпревосходящих сил противника. Я не оставлял своих попыток продолжения главногодела, но, раздраженный постоянными уколами и укусами своих врагов, все времясбивался на фельетонный стиль, на попытки карикатурно изобразить Брежнева илиАндропова, хотя эти люди как характеры и прототипы возможных художественныхобразов никакого интереса не представляли. Они заслуживали именно толькокарикатуры и ничего больше, но роман-то я задумал не карикатурный.

Кстати сказать, я обозначил когда-то жанр сочинения какроман-анекдот, из чего некоторые критики сделали разнообразные выводы, но этообозначение было просто уловкой, намеком, что вещь-то несерьезная и нечего кней особенно придираться.

Покинув пределы СССР, а потом вернувшись в негоосвобожденным от постоянного давления, которому подвергался долгие годы, ямного раз пытался вернуться к прерванной работе, исписал несколько пачек бумагии почти все написанное выбросил. Ничего у меня не получалось. И сюжетскладывался вымученный, и фразы затертые, что меня ужасно мучило и удивляло. Ядумал, как же это так, ведь еще недавно было же во мне что-то такое, чтопривлекало внимание читающей публики. И все-таки, продолжая свои усилия, яснова и снова с тупым упорством толкал свой камень в гору.

Некоторые мои читатели убеждали меня, что «Чонкин» и так хороши продолжения не требует, но я, написав две первые книги, чувствовал, что неимею права умереть, не закончив третью. Мое состояние можно было бы сравнить ссостоянием женщины, которая, выносив тройню, родила только двоих, а третийостался в ней на неопределенное время.

Был момент, когда мне вдруг совсем надоело «искусствоставить слово после слова» (Б. Ахмадулина), и я вообще бросил писать, сменивперо (точнее, компьютер) на кисть. Сорок лет подряд я хорошо ли, плохо ли, нописал что-нибудь практически каждый день. Никогда не испытывал недостатка всюжетах и образах, а тут как отрезало. Ни образов, ни сюжетов. Текущая передглазами жизнь не возбуждает потребности как-нибудь ее отразить. Рука не тянетсяк перу, перо к бумаге, и компьютер покрылся пылью. Потом я вернулся влитературу только частично: писал публицистику и мемуары. Они тоже, кстати,давались с трудом. А уж пытаясь сочинить хотя бы небольшой рассказ, и вовсечувствовал полную беспомощность начинающего. Как будто никогда ничего не писал.

В конце концов я решил, что, наверное, все, колодецисчерпался и нечего зря колотить ведром по пустому дну. И с мыслью об окончании«Чонкина» тоже пора проститься.

Высшие силы оказались ко мне снисходительны и позволилидожить до момента, когда я с радостью понял, что приговор, вынесенный мне мноюсамим, оказался преждевременным.

Тут я позволю себе отвлечься на лирику и посвятить читателяв некоторые подробности моей личной жизни. Будучи сторонником брака на всюжизнь, я тем не менее до недавнего времени был женат дважды. С первой женойчерез восемь лет разошелся, со второй прожил сорок лет до ее последнего вздоха.Так получилось, что первая книга «Чонкина» была написана при одной жене, втораяпри другой. Их присутствие в моей жизни так или иначе влияло на эту работу,которая в осуществленном виде временами сильно осложняла жизнь мою и моих жен,деливших со мной все последствия моих замыслов и поступков. Поэтому я решил,что правильно поступлю, если посвящу, хотя бы задним числом, первую книгупамяти Валентины, а вторую Ирины.

Ирина умирала долго и тяжело. А когда все кончилось, я почувствовалполное опустошение, апатию и стал просто чахнуть. То есть как-то жил, что-тоделал, писал что-то вялое, но не получал от этого да и от самого своегосуществования никакого удовольствия. Меня вернула к жизни Светлана, тожекакое-то время тому назад потерявшая самого близкого человека. Будучи существомжертвенным, она привыкла всегда о ком-то заботиться и, утратив предмет главнойзаботы, находилась в похожем на мое состоянии. Мне кажется, мы оба вовремянашли друг друга.

Светлана окружила меня таким физическим и душевнымкомфортом, что мне ничего не осталось, как восстать из пепла. Я понял, чтоопять желаю жить, писать и, что интересно, даже могу это делать. Там, вколодце, оказывается, что-то все-таки накопилось. Я стер пыль с компьютера и остервенелозастучал по клавишам, испытывая необычайное, давно забытое вдохновение. Насемьдесят пятом году жизни я работал, как в молодости. Путал день с ночью,поспешая за героями, которые, как раньше, сами себя творили. Могу сказатьуверенно, что без Светланы этого бы не случилось. Поэтому третью книгу я посправедливости и с любовью посвящаю ей.