– Но он даже не зашел ко мне! – оскорбленно воскликнула Орыся. – Подлый обманщик! Коварный лицемер! Я тружусь, Катерина, не поднимая головы. Даже ржавое ситечко для заварки – Кира Васильевна – не может ко мне придраться!

– Ну, не знаю. Леня сказал, что поехал на «Маяк» записывать рекламу. А вечером вы вдвоем отправитесь в «Изабель» покупать духи для его мамы.

– Чудесно! Духи для мамы! А я пипеткой собираю последние капли из флакона с «Дюной»!

– Не беспокойся, тебе только нужно оказаться на территории магазина, – заверила Катя. – И Леонид ни в чем не откажет. Захвати большой чемодан для подарков.

– У тебя сегодня хорошее настроение? – Орыся всматривалась в Катино лицо, которое сияло улыбкой. – А почему ты с нами не хочешь поехать?

– У меня дела, – скромно промурлыкала Катя. – Сколько времени? О! Мне нужно кое-что быстро перепечатать.

– Ну-ну. Трудись, крошка, трудись. Я сейчас сбегаю за Киркой-стамеской, чтобы она смогла насладиться милым сердцу зрелищем. Какая ты сегодня загадочная, Катя.

Алина Шостовец открыла футляр и достала скрипку.

– Минут через десять мы начнем, – сказала редактор Светлана Николаевна.

– Что вы! – укоризненно посмотрела на нее Алина. – Скрипка не успеет согреться.

Девушка бережно провела рукой по лаковой поверхности инструмента. «Словно это живое существо!» – подумала Светлана Николаевна, перехватив влюбленный взгляд Алины.

– Ну хорошо. Грейся, разыгрывайся. Я скоро вернусь.

Алина осталась вдвоем со скрипкой. Друга нельзя купить за деньги, но Алина трудилась шесть месяцев, чтобы приобрести этот инструмент. Теперь скрипка стала ее самым лучшим другом, почти продолжением ее самой. Она любила изящный завиток грифа, и мерцание лакированного дерева, и то подобие затаенного вздоха, которое рождалось между струной и смычком в ничтожную паузу перед их соприкосновением.

Скрипка, будучи существом женского рода, была капризна и требовательна. Иногда она бунтовала, и тогда вместо кристально чистых звуков издавала нечто подернутое пылью.

Алина перевернула страницу. Как плотно лист усыпан нотами! Композиторы-классики, упиваясь своей виртуозностью, совсем не заботились о потомках, студентах консерватории, которым спустя века приходится «пилить» их наследие. Иезуитская аппликатура! Конечно, в результате возникает чудесная музыка, но пальцы завязываются узелком (возмущение Алины по поводу технической сложности произведения было притворным: она прекрасно справлялась и с бесконечными лигами, и с двойными нотами).

Девушка взяла в руки смычок и задумалась. Потом начала играть. Светлана Николаевна появилась в комнате на третьей странице сонаты.

– Ну как, порядок? Алина кивнула.

– Тогда идем.

В студии Светлана Николаевна объяснила:

– Когда зажжется табло, значит, пошла запись.

Начинай играть. Между произведениями сделай паузу. Если у тебя что-то не получилось, скажи вслух, оператор перемотает пленку, и начнем писать снова. А потом мы с тобой немного поговорим. Что-то типа интервью. Волнуешься?

– Почему я должна волноваться? – искренне удивилась Алина.

– Ну и чудесно! – улыбнулась Светлана Николаевна. – Я буду тебя видеть через окошко.

Две тяжелые двери плотно закрылись за спиной редактора. Алина приготовилась и посмотрела на табло.

Почему она должна была волноваться? Она не испытывала этого чувства на недавнем конкурсе в Токио, что же могло ей грозить в радийном бункере?

Не было страха, что она не сможет справиться и не вызовет восхищения публики. Публика в любом случае будет рукоплескать, даже если произойдет невозможное и Алина смажет форшлаг или допустит отклонение на одну восьмую тона. Нет, чувство, которое охватывало Алину, было радостным трепетом. Она ощущала музыку, рождающуюся под ее смычком, как живую, подвижную и самостоятельную субстанцию, и ей было необходимо лишь сберечь ее, не поранить эту живую материю неверным движением руки, не испортить стройные линии, не разрушить гармонию, которая существовала словно бы сама по себе.

Светлана Николаевна кивнула девушке-оператору. Музыка наполняла комнату, она струилась, обволакивала нежным дыханием тяжелые тумбы радийных магнитофонов, билась в окно, взмывала под потолок. «Девятнадцать лет, – думала Светлана Николаевна, – а уже все решено. В жизни есть смысл и цель».

Алина играла, закрыв глаза. Через окно студии было видно ее строгое, бледное лицо, усеянное веснушками. Скромный вязаный свитер и толстая рыжая коса. «А моя? – продолжала думать Светлана Николаевна. – Ведь тоже девятнадцать. А на уме одни мальчики. Пропускает лекции, всю стипендию тратит на косметику. Гуляет по ночам, когда весь город только и говорит о маньяке...».

– Кто так играет? – В студию заглянул редактор отдела новостей. – О, какая мелодия. Вундеркинд?

– Новосибирский самородок. Учится в Московской консерватории, – объяснила Светлана Николаевна.

– Сколько минут передача?

– Полчаса.

– Недурно.

– Здорово, когда умеешь так играть, – вставила слово оператор. – Помню, в третьем классе мне купили пианино, а через полмесяца мама сказала: «Может быть, лучше в художественную школу?». Соседи поклялись, что, если по дому прокатится волна спонтанных самоубийств, это будет на нашей совести. А ведь я могла стать знаменитой пианисткой, правда, Светлана Николаевна?

Юные девушки делают все, чтобы своими хрупкими плечами подпереть кривую изнасилований и не дать ей упасть вниз: носят мини-юбки, прозрачные блузки или кофточки-бюстгальтеры. В то время как обладательницы изящных коленных чашечек, длинных бедер и затянутых в яркую ткань попок сохраняют на лице выражение гордой неприступности, их щедро обнаженная плоть кричит: «Возьми меня скорей!». Но на этом девушки не останавливаются. Они, доверчивые и невинные, почему-то все время оказываются плотно замурованными в кабине автомобиля или квартире с почти незнакомыми мужчинами. Как это происходит, непонятно.

Разумная, осмотрительная, не стремящаяся быть изнасилованной, Катерина в этот весенний день постаралась выглядеть как можно более аппетитно и согласилась навестить Ника Пламенского в его студии. Она нежно взирала на композитора, пока тот демонстрировал свои незаурядные способности (играл на рояле и синтезаторе), она, тихо смущаясь, позволила музыканту раз крепко и ласково пожать ее руку локоть и колено, но когда Ник дошел до кондиции и попытался уложить Катюшу на диван, она холодно и удивленно отстранила его. Словно не потратила битых два часа на то, чтобы максимально затруднить свое исчезновение из квартиры Пламенского.

Отбросивший в сторону свои замашки таинственного Черного принца, прирученный, домашний и катастрофически возбужденный музыкант уныло сидел на диване и никак не мог поверить, что Катерина действительно не хочет оставаться с ним на ночь.