— Итак, что же получается, — подвел некий предварительный итог Гордеев. — Если предположить, что Кирилла подставили, выкрав у него нож, то немудрено, что на нем не оказалось отпечатков пальцев. Убийца перестраховался, стер вообще все, потому что ему достаточно было того, что несколько человек видели этот нож у Кирилла и что у Кирилла был мотив — ревность…

В этот момент у адвоката в кармане ожил мобильный телефон. Звонил Турецкий.

— Хорошо, что я тебя нашел, — сказал Александр Борисович. — Я ищу Цыганкова и нигде не могу найти этого субчика, кажется, он от меня прячется. Ты что-нибудь знаешь про него?

— Да, — сказал Гордеев.

— Ага, кажется, я понял. Если он сейчас рядом с тобой, скажи «нет».

— Нет, — сказал Гордеев.

— Хорошо. Постарайся привезти его ко мне на Большую Дмитровку. Будем брать подписку о невыезде.

— Скажите, Цыганков, — Гордеев на каком-то наитии повернулся к хозяину «Березки», — много вы были должны Максакову?

Цыганков побледнел и ничего не ответил.

— Понимаете, я ведь не следователь, я — адвокат, пытающийся защитить своего клиента. Мне казалось, что вы заинтересованы в моей деятельности. А мне, то есть Столбову, может помочь лишь установление истины. Вы понимаете?

— Он сказал мне, что уничтожил расписку, — пробормотал Цыганков. — И я ему поверил…

— Кто? Максаков?!

Цыганков кивнул, и в глазах у него Гордеев уловил зловещие огоньки. Вот уж странный человек. Непонятный и даже какой-то мутноватый. Кто знает, такой может в самом деле зарезать. В случае крайней необходимости. Хотя в случае крайней необходимости, подумал вдруг Гордеев, я и сам недавно готов был человека прихлопнуть, — он вспомнил двух подонков, что напали на них с Женей во дворе у Турецкого. Как там, кстати, Женя, где она? Ладно, это все потом, вернемся к Цыганкову. Человек он безусловно странный. Содержит какое-то подозрительное заведение. Оперирует большими суммами, не всегда своими, как выясняется. И к Кате он ведь странно относится, так, может, он и приревновал к Максакову? Не зря же, наверно, и Турецкий сейчас позвонил…

— Двадцать пять тысяч, — сказал вдруг Цыганков.

Они вышли на улицу, и Гордеев показал рукой на машину. Цыганков послушно отправился к ней.

— Двадцать пять тысяч долларов? — уточнил Гордеев.

Цыганков пожал плечами: мол, а чего же еще? Не итальянских же лир.

— Неужели у такого серьезного человека, как вы, нет таких денег?

— В жизни всякое случается, знаете ли. Вот и у меня вышла неприятная история, а с наличностью в тот момент было не очень. Максаков выручил.

Выяснилось следующее. Цыганков действительно брал в долг у Максакова на «развитие клуба», как он выразился. Что конкретно за этим стояло, он Гордееву объяснить отказался, но важно здесь было другое. Деньги эти он получил за две недели до убийства Максакова, свидетелей тому не было, и даже более, за несколько дней до смерти Максаков в приватном разговоре сообщил Цыганкову, что расписку его сжег, потому что не сомневается в его деловых и человеческих качествах, а расписка эта все равно была фиговым листком, не заверенным у нотариуса. Короче, в суд с такой не пойдешь.

Эти новые сведения принципиально меняли ситуацию. Почему Турецкий стал подозревать Цыганкова, адвокат не знал, то ли у Турецкого появились какие-то дополнительные факты, то ли он полагался на свою интуицию, сейчас это было неважно. Однако Цыганков сам признавал, что был должен покойному бизнесмену большую сумму денег и что расписка, об этом свидетельствующая, была уничтожена. Все это вполне могло оказаться прямым мотивом к убийству Максакова. Однако странно, более чем странно! Зачем же тогда Цыганков сам это признал, если, по его словам, свидетелей этой ситуации не было вовсе? Получается, что он сам на себя настучал. С какой целью? Просто случайно проболтался? Да быть такого не может!

Стоп-стоп-стоп, одернул свои беспокойные мысли Гордеев.

А где гарантия, что не было свидетелей того, что Максаков давал Цыганкову в долг? Возможно, они как раз были! Возможно, существуют люди, которые по каким-то причинам об этом знают! Скажем, что, если сам Максаков кому-то рассказал? И теперь вот их-то, этих загадочных свидетелей, Цыганков как раз боится — боится того, что объявится кто-то, кто сообщит, что хозяин «Березки» был должником президента «Дальнефти»!

По дороге в Москву Гордеев снова, в который уже раз, позвонил Жене, и снова безрезультатно. Наконец он догадался позвонить на кафедру русской литературы филфака МГУ, и там ему сообщили, что она взяла отпуск за свой счет по семейным обстоятельствам. Тут Гордеев вспомнил, что даже не знает, замужем женщина, в которую он влюбился, или нет. Может, попросить Дениса или кого-нибудь из его орлов ее отыскать?

Катя вроде бы заснула, Цыганков сел за стол и поставил перед собой бутылку коньяка «Камю».

Свое детдомовское детство он помнил с трех лет, и сейчас спящая Катя чем-то напомнила ему себя самого, маленького и беззащитного. Какое-то время — беззащитного. Цыганков посмотрел на спящую девушку: похоже, приступ прошел, она дышала ровно и спокойно.

Эх, Катя. Цыганков подобрал ее буквально на улице. Фактически она тоже была с улицы. Молодая, красивая, но слишком простая для Москвы, она приехала поступать в театральный. Причем не абы в какой, а в школу-студию МХАТ. Почему-то именно школа-студия МХАТ считалась в родном Катином Воронеже самым престижным театральным вузом страны. Но то ли подготовки не хватило, а может быть, помешала излишняя простота и непосредственность. Теперь уже не важно почему, но в первом же экзаменационном списке напротив имени Кати Столбовой стояла двойка. А точнее, четверка. По десятибалльной шкале.

Нельзя сказать, чтобы Катя тогда очень расстроилась. Она как-то не думала, что будет, если она не поступит. Но была уверена, что, увидев ее, такую красивую, педагоги не устоят. Однако устояли. И не приняли. И теперь Катя шла к выходу со дворика училища, плохо понимая, что происходит, и пыталась справиться с подступившими слезами. Нет уж, только не плакать. Ни за что!

— Девушка! — Серьезный мужчина в темном (это при такой-то жаре!) костюме догонял Катю. — Девушка, милая, куда же вы так бежите? Скажите мне, это ведь вы выступали перед приемной комиссией полчаса назад? — Он отчего-то нахмурился. — Как вас зовут? Простите, запамятовал… Катя?

Катя неуверенно взглянула на респектабельного молодого мужчину всего-то лет на десять старше себя и неуверенно улыбнулась:

— Да, это я… А что?

— Катя! Катенька, меня зовут Владислав, а впрочем, просто Владик. Но это только для такой красавицы! — Владик улыбнулся чуть смущенно и продолжил: — Я педагог в этом вузе и один из членов приемной комиссии. И мне очень жаль, что так получилось! Понимаете? — Владик взял Катю под руку и повел ее к выходу со двора. — Понимаете, я вышел буквально на пять минут из аудитории, а когда зашел, вы как раз закончили декламировать свою басню. К сожалению, по нашим правилам я никак не могу повлиять на решение комиссии, потому что почти не слышал вашего выступления. Но мне очень жаль! Вы просто не представляете себе, как же мне жаль, что все так получилось!