Совсем тяжко стало, когда от разведенных костров пошел аромат еды.

— Кушать хочу, — всплакнул Дмитр, роняя крупные слезы.

— Ну, потерпи, — вздохнула Марья, — вон смотри, рыбка плещется, — она указала на речную рябь.

— Давай поймаем.

— Так нечем. Я вам сухостоя на подстилку нарвала и убрус постелила, ложитесь, поспите.

Мальчишки послушно легли, но ворочались. Начало смеркаться. Марья только сейчас заметила рыдающую в одиночестве молоденькую невестку. Сироту — бесприданницу, дочь одного из казненных убийц князя Андрея, Верша выбрал себе по сердцу, хотя племянника влиятельного воеводы в зятьях хотели видеть многие владимирские бояре. Нахохлившись, в ожидании упреков, Леонтий высокомерно объявил семье о своем решении. Но Любим не противился и сразу выделил молодым на прожиток. В Воронож весть о женитьбе отправили, предусмотрительно скрыв происхождение новобрачной. Так во Владимире не знали всю правду о Верше, а в Онузе о его молоденькой жене.

Теперь молодуха обмирала от тоски и тревоги в одиночестве. Марья спешно кинулась к ней, начала шептать, что все живы, сейчас вернутся, убаюкала как маленькую, отвела к сыновьям и уложила рядом.

Малой, обмочившись, отчаянно начал рыдать, одна из холопок протянула хозяйке платок, перепеленать. Мокрое застирали в реке, расстелив сушиться здесь же на травке.

Рядом голодным сидело и семейство Могуты, Дарья впопыхах захватила все: куны[86], шерстяной платок, медный котел, лисий полушубок, веретено (зачем, и сама не могла объяснить), дочерям сунула валенки, тулупчики, а вот про еду даже и не вспомнила. Теперь девчонки глотали слюнки, как и сыновья воеводы.

Путята важно понес горшок с кашей княгине. Та слегка поклонилась, а потом отнесла кушанье большой семье плотника. Иссушенная, старше своих лет плотничиха кинулась целовать княгине руку. Княгиня держалась гордо и уверенно, показывая всем видом — все как надо, беспокоиться не о чем. Но Марья, уже хорошо изучившая свою тезку, видела, что и Великой с трудом удается скрывать отчаянную тревогу.

Наконец откуда-то со стороны дальних Серебряных ворот прибежал вестник. Великая княгиня поспешно, не дожидаясь, бросилась к нему навстречу. Он что-то быстро зашептал ей на ухо. Лицо Марии просветлело, она перекрестилась.

— Светлый князь наш, — полился ее мягкий голос, — просит вас не впадать в уныние. За грехи наши все случилось, но Бог кого любит, того и испытывает. Образ Святой Богородицы[87] невредимым вынесли. Князь велел открыть кладовые в Боголюбове, сейчас жито[88] привезут, всем хватит. Завтра князь лошадей даст, бревна из лесу возить, избы отстраивать, и в грады Суздальские за помощью отправил. Все отстроим, слава Богу, до зимы далече.

Люди кинулись благодарить. Все разом повеселели.

Марья осторожно, с поклоном подошла к княгине:

— А про моего ничего не слыхать?

— Про воеводу Военегова не знаешь? — окликнула княгиня гонца.

— Да мужей там много у Успения было, а как пламя на добро, что из церкви вынесли, перекинулось, мы врассыпную бежать. А кто-то еще ранее внутри Успения угорел, я не разобрал. А князь через Серебряные ворота вышел и в Боголюбов ускакал, а меня к тебе, княгиня-матушка, отправил.

Марья в полном смятении побрела вдоль берега. Сил не было даже молиться. «Где же ты? Как ты мог нас бросить?» — злилась она на Любима, обмирая от страха. С каждой

С каждой загорающейся на небе звездой надежда таяла. «Но святой Федор же обещал!» — вырвался стон.

— Марья Тимофевна!

Марья вздрогнула.

— Марья Тимофевна! Любим Военежич с батюшкой идут! — обрадованно шумела старшая дочь Могуты.

Совсем не от града, а откуда-то из-за Вознесенского монастыря вдоль берега шли две сгорбленные мужские фигуры и тащили третью, за ними, что-то волоча в руках, брел четвертый. Марья кинулась к ним, огибая вытащенные на просушку лодки и натянутые сети. Она уже видела, что правый широкоплечий здоровяк — это Могута, а левый… знакомая свитка, сама ведь шила… и походка — и в сумерках не перепутаешь — Любим!!!

— Любим!!! — закричала она, срывая голос.

Муж вскинул голову, придерживая тело, как мог, махнул приветственно рукой. Только сейчас Марья рассмотрела и племянника, следующего попятам за Любимом и Могутой. И Леонтий живой!

— Где же вы были? Я так волновалась, — противные слезы таки сорвались, орошая щеки.

— Да дурень этот побежал серебро свое спасать, а мы его, — кивнул Любим на не подающее признаков жизни тело. — Да я бы за ним сроду не полез, Могута все: «Угорит, давай силком утащим». Должно, в рай с праведниками собрался, — подмигнул он десятнику.

А ведь у них на плечах висел сотник Якун!

— Он помер?

— Да нет, даже не обгорел, так — дыма наглотался, отойдет.

В подтверждение Якун что-то забормотал.

— А дедушка Кун? — прошептала Марья.

— Погиб, нет деда. Царствие ему небесное. Жар сойдет, завтра покойников пойдем собирать.

— Батюшка, батюшка!!! — радостно загалдели сыновья, обступая отца.

Якуна забрали к рыдающей жене холопы. Верша отдал им и мешок, очевидно, с добром, ради которого рисковал жизнью сотник.

— Как ты, Леоша? — подступилась тетка и к племяннику.

— Лучше Якушки, — ухмыльнулся он, — а моя как?

— Переживала, я ее отдохнуть уложила.

Молодой муж устало сел рядом с ветхой лежанкой и погладил по голове спящую жену.

Любим наклонился к Михалке:

— Ну-ка глядите, кто за мной увязался, — он полез за пазуху и достал крошечного чумазого котенка. «Мяу!» — сразу подал голос недовольный кот. — Бери! — протянул отец.

— Не надобно, — надулся сын, — я Мяуку хочу. Зачем ты этого дядьку спасал, это ж наш ворог, лучше бы Мяуку спас?

— Так этого выкинуть? — Любим поднял кота чуть выше.

— Не надобно, — Михалка подхватил котенка, прижимая к себе.

С появлением Любима все завертелось: мужички отправились к лесу, ломать лапник на подстилки к ночлегу, растянули сети, чтобы к утру выловить рыбки. По берегу задымились костры в ожидании припасов из Боголюбова.

Из монастыря принесли хлеб и одеяла, монахи принялись разносить еду. Вскоре подъехал и князь с обозами. Марья признала в впряженных в телеги коней и своих лошадок. Щуча притащил лично подаренный князем мешок с зерном.

Любим с Марьей пошли благодарить Всеволода.