Генерал Ваганов поднялся с бокалом в руке и подождал, пока стихнет шум в столовой:

— Господа! Я прошу наполнить бокалы!

Небольшая пауза, во время которой все налили себе в стаканы минеральной воды. Я тоже плеснул себе полстакана.

— Некоторые из вас уже успели отпраздновать католическое Рождество… — По залу прокатился смешок, который быстро стих. — Но я хочу поднять бокал не за это событие. Наше православное Рождество еще впереди! И оно не за горами!

И тут случилось что-то непонятное: все вдруг поднялись с бокалами в руках и прозвучало троекратное «ура».

— Я хочу выпить за наших гостей, которые вместе с нами стараются сохранить великое Российское государство и служат не политике, а закону и справедливости!

— Урра-а-а! — прокатилось по залу.

Я заметил, что все пили минеральную воду.

И я тоже залпом махнул свой стакан.

Когда я наконец откашлялся, отсморкался — водка попала и в нос, — когда стих дружелюбный смех, я понял, что в бутылки из-под минералки была закатана обыкновенная русская водка.

Я посмотрел на Грязнова, тот мне подмигнул с совершенно серьезным видом.

Когда я снова обратил взгляд в его сторону, то, понемногу хмелея, увидел, что Грязнова на месте уже нет.

Хмель мигом слетел с меня, когда я увидел, что два капитана направляются к выходу.

Что бы это значило? — как говорится в передаче «Вокруг смеха».

Я встал, собираясь уйти, но меня остановил голос Пивоварова:

— Ты куда это, Саша?

— Туалет где у вас находится? — спросил я первое, что пришло в голову.

— Пойдем, провожу, — поднялся со своего места Пивоваров.

Мы вышли из столовой, и он указал на дверь в конце коридора.

Я понял, что смыться втихую не удастся, и пошел в сортир.

Войдя в туалет, успел заметить, что здесь как будто ремонт, и тут у меня в голове брызнул фейерверк, который плавно перешел в забытье.

Я «поплыл». Фейерверк удалялся, растворяясь в неестественно фиолетовой тьме, я предпринял попытку зацепиться за осколок распавшейся на бесчисленные кусочки реальности, но мне это не удалось.

Я потерял сознание.

Слава Грязнов решил действовать. Он стремительно поднялся и, ни на кого не глядя, вышел из столовой. За ним сразу же увязались двое, Ваганов проводил его удивленным взглядом, но Грязнов не обращал ни на кого внимания. Он был уже в коридоре.

Заметив приоткрытую оконную раму, он распахнул ее пошире, а сам бросился в конец коридора и выпрыгнул в другое окно, на противоположную сторону, как раз в тот момент, когда двое показались в коридоре.

Увидев раскрытое окно, один выпрыгнул в него, второй же побежал в конец коридора и, не раздумывая, влетел в туалет.

Неподалеку от парадного входа в столовую стояло в ряд десятка полтора машин — от «мерседеса» до «уазика». Замыкал этот ряд «Москвич», возле которого суетился сержант, протирая и без того чистые стекла и фары. Грязнов заметил: ключи зажигания на месте.

Недолго думая, он запрыгнул в машину, захлопнул дверцу и уже через секунду мчался по направлению к раскрытым железным воротам под истошные крики размахивающего тряпкой сержанта.

Грязнов на скорости легко сбил короткий деревянный полосатый шлагбаум возле раскрытых ворот — и был таков.

Я попытался открыть глаза и не смог: на каждый глаз словно по пятаку положили.

— Пришел в себя! — сказал чей-то голос. «Кажется, Грязнов», — не сразу определил я и все же через силу приоткрыл веки.

Я ошибся. Надо мной склонился Пивоваров, а в стороне стоял белобрысый майор.

Я не сразу понял, где нахожусь. Вокруг были белые стены. Напротив моего ложа стоял стеклянный шкаф с бутылями, пузырьками и шприцами. Рядом с ним — стол, покрытый коричневой детской клеенкой, а на нем из-под белой марли виднелись блестящие биксы и кюветы для медицинских инструментов. Кажется, это была больница. В голове шумело, по телу разлилась противная слабость, и настроение было такое, что хотелось, как в детстве, чтобы кто-нибудь меня пожалел, а я бы тут же с облегчением расплакался. Но жалеть меня никто не торопился. Только Пивоваров озабоченно рассматривал меня и, мотая головой из стороны в сторону, беспрестанно повторял:

— Да, старик, угораздило тебя…

Я напряг горло, чтобы спросить, где Грязнов, но вместо звука голоса из моей груди вырвался какой-то жалобный писк.

— Ты лучше не разговаривай, — сказал мне Пивоваров. — Помолчи пока. Еще успеешь наговориться.

Он обернулся в сторону белобрысого майора и продолжал:

— Похоже, ничего страшного, хотя шишка здоровая… Я, понимаешь, показал ему, куда идти, а сам вернулся. А его нет и нет. Я подождал, думаю: что ж такое? Куда, думаю, Сашка подевался? Иду в туалет, а он там на полу лежит. На козлы наткнулся, а на него какая-то бадья с них упала. Он, видно, сознание и потерял. Ну, мы быстро сообразили: в санчасть! Ничего, все нормально, Сашка, жить будешь! — закончил бодро Пивоваров, похлопывая меня по руке.

А у меня вдруг появилось ощущение тревоги. Мне показалось, что мое нынешнее ощущение мне уже знакомо. Я когда-то уже переживал такое состояние. Не головной боли, конечно, и не шишки на голове величиной с куриное яйцо, а именно такого… похмельного состояния. Мне это совсем не понравилось, но голова, как оказалось, потеряла всякую способность к анализу происходящего, и мне хотелось только одного: пить.

— Пить! — попросил я.

— Ну вот, ожил, — сказал дюжий капитан с малиновыми петлицами, на которых была золотая эмблема медицинской службы: хитрый, как змей, и выпить не дурак. — На-ка выпей!

Он протянул мне таблетку на широкой, как лопата, ладони. Я послушно ее проглотил и запил стаканом воды.

— Вот и хорошо, — одобрил мой поступок капитан. — Насчет того, что жить будешь, — сомневаюсь, а вот что не помрешь — это точно. Забирайте, хлопцы, своего симулянта, — обратился он к Пивоварову и белобрысому майору.

Я и в самом деле почувствовал себя несколько лучше и встал на ноги самостоятельно.

— Вообще-то лучше бы ему пару дней полежать, — сказал капитан Пивоварову. — Сотрясения, возможно, нет, а возможно, и есть. Но небольшое.

Я начал подозревать, что познания армейского эскулапа на мне исчерпались до конца и потому лучше не задавать ему дополнительных вопросов. Я наслышан о том, какие специалисты попадали в Германию за взятки или по блату, и теперь для меня было главным одно: чтобы мой лекарь следовал хотя бы одному обязательному правилу медика: «Не навреди!»

— Тебе, Александр Борисович, повезло, я тебе доложу, — говорил Пивоваров, осторожно поддерживая меня слева, — так и без головы можно было остаться…