Но тот только посмеялся.

— С глаз долой из сердца вон да, папа? И так двадцать три года! — Герман усмехнулся не опуская глаза под тяжелым натиском Калинина — старшего.

— Андрей то, Андрюша сё! А мне сиди в своей комнате! Куда тебе в спорт? Какая тебе математика? ты же дебил! Да отец? И жену ему лучшую. — Его взгляд прошёлся по Полине.

И сердце девушки пропустив несколько крайне взволнованных ударов замолчало и сжалось.

— Лучшууую… — Протянул с какой-то особенной болью не отрывая глаз от Адамовой. — И пусть делает с ней все, что хочет, да? Ломает её, унижает, убивает… Это же кукла она ничего не чувствует, да мама? — Герман уставился на Наталью.

Женщина нахмурила идеально причесанные волосок к волоску бровки и недовольно покачала головой.

— Иди в кровать, сынок. Ты не в себе.

Герман хрипло хихикнул.

— Я в себе! Как никогда в себе, мама. Неужели вам приятно жить в этой грязи? Вы знаете, что вы все с ней… — Он ткнул в Полину бутылкой. — Сделали?! Она тут умирала, ребёнка потеряла пока этот мудень… — Герман зло глядит на брата. — Трахал свою бывшую любовницу. Да, да, Папочка! Что так смотришь на меня? Ту самую Эльзу. Жену твоего чуть не самого лучшего друга Михаила Тарханова. Именно с ней четыре года крутит твой любимый, самый идеальный обожаемый сынок! — Замолкает.

И через ровно десять секунд заканчивает с такой горечью, что Полина сама её ощущает. Впивается ногтями себе в голые коленки и не чувствуется боли. Дыхание сбивается и в голове шумит.

— Сынок твой мудачье, папочка. Он жену свою не то, что не любит. Не уважает, даже. Он и тебя не уважает. Имеет жену твоего друга и врет, врет и врет на каждом гребанном шагу!

Ни один мускул не дрогнул на лице Калинина-старшего. Многолетняя выдержка ни раз его спасала. Грубый голос был наполнен сталью, когда мужчина произнес:

— Пошёл вон!

Андрей дернулся. Взгляд отца направленный прямо на него был до онемения страшен. Но боятся по крайней мере сейчас Андрею было ничего. С ним глава семейства разберется потом. Слова были адресованы Герману.

— Да, пожалуйста! — Хмыкнул Герман развернувшись.

Но уже у двери снова повернул голову к отцу.

Пьяная полу-улыбка играла на губах, зелёные глаза светились.

— Ах, да! Я, выпил двадцать таблеток и снюхал много порошка. Сегодня я откинусь и поэтому надеюсь могила рядом с бабушкой свободна.

— Герман! — Не выдержав закричала Полина, но парень уже покинул их.

Полина тут же вскочила на ноги. Андрей поймал жену за руку.

— Ты, что? За ним побежишь?! Сядь! — Велит тихим голосом.

Но Полина грубо вырывает кисть.

— Не трогай меня! — С отвращением выплевывает она ему в лицо. — Никогда больше не трогай!

Бежит по саду. Запинается едва не падает, но продолжает бежать. Там вдали Герман. И ему нужна её помощь. Полина чувствует это буквально вербально. Он нуждается в ней. Сейчас. Прямо как она в нем совсем недавно…

Снимает дурацкие каблуки. Бросает туфли, и продолжает бег.

— ГЕЕЕРМАН! — Кричит надрывно.

Дышать тяжело. Очень — очень трудно.

«Он сказал про таблетки на зло. Он же не зависимый, да?» — Успокаивает себя, но вопреки всему ещё больше нервничает.

Герман стоит на коленях опустив голову. Полина бросается к нему.

— Герман, Герман! Вставай! Поднимайся! — Тянет его за плечи, но он тяжёлый. Кажется, что тяжесть его тела жутко большая. Он не поддаётся.

Падает рядом с ним на траву.

Берет его лицо в ладони. Чувствует нежной кожей мокрые дорожки. Понимает, что он плачет.

Нутро прошибает болью. Разрядами по всему телу…

— Посмотри на меня, ладно? Пожалуйста… — Просит. А у самой голос подрагивает вот-вот разрыдаться готова.

Он поднимает на неё мутный слез и алкоголя взор. Его губы предательски дрожат. Он плачет чувствуя себя животным. Не человек он, а пропасть тёмная…

— Я не смог, Фея… Не смог… Сорвался опять… — Голос ему не принадлежит. Чужой, режущий.

Сжимает её платье трясущимися пальцами. К себе прижать хочет, зарыться в её длинные волосы с запахом яблока, мёда и умереть. Больше боль эту не чувствовать выворачивающую…

— Всё хорошо… — Прохладные пальцы гладят его по скуле. — Ты им все правильно сказал не переживай…

Улыбается, а у Германа ещё больше под ребрами саднит. О том, что высказал все семейке он не жалел ни секунды. Печалился только об одном. — В клубе парень и правда выпил таблеток…

— Я… — Он весь дрожит по подбородку стекают молчаливые слезы. — Зависимый я, сладкая… Гребаный наркоман.

Утыкает девушке лицом в колени. Содрогается от шумных рыданий. Спина его ходит ходуном.

Рука Полины замирает над его головой. Она прибывает в шоке и не находит слов. Но кончики пальцев тут же зарываются в светлые пряди, гладят и ласкают.

Прикладывает голову на его спину. Закрывает глаза, обнимает.

— Всё хорошо. Ничего страшного… — Шепчет.

А сама плачет вместе с ним…

Полина посмотрела на небо. Оно было лазурно ясным.

«Прекрасная погода.» — Подумалось ей.

На улице светило яркое, тёплое солнце будто в знак того, что они справились и все будет хорошо. Полина крепче сжала локоть Германа когда они оказались под прицелом шайки журналистов.

Последние два месяца были для Германа тяжёлыми. Он находился в клинике и проходил лечение. По началу было совершенно невыносимо. Боль, ломки, дикая охватывавшая все его существо агония. Разбитые в кровь руки, сорванный голос, искусанные губы…

Но к счастью лечение помогало. Герман и сам держался по-настоящему желая выздоровления. И сегодня его выписали. Наступила долгожданная ремиссия.

Забирает его приехали Полина с Натальей. Андрей воздержался признаться он, был зол на жену за то, что она так сильно возится с его братом. Он чувствовал, что Полина влюбляется в “никчемного Германа” все больше и больше и мужчина ощущал себя уязвлённым. Словно он проиграл какую — то битву и упустил ценный приз.

— Полина вы прокомментируете слухи о вашем романе с Германом Калининым?

— Это правда, что у вас очень длинная связь?

— Ребенок был от вас, Герман? Статья Симоновской правда или чистая ложь?

— Герман ответьте, пожалуйста!

Журналисты как всегда были в своем репертуаре. Выкрикивали свои каверзные, глупые и абсолютно бестактные вопросы. Все как один словно голодные вороны ждали крови. — В случаи работников пера они ждали лишь одного — Скандалов и признаний в грязных грешках.