Я тихо выдохнула, уткнувшись в макушку ребенка. Меня трясло от тихой истерики, надлома, который я пережила. Я была уверена: он не сдастся. Пока не забрали пистолет, думала, что-то сделает в последний момент.

Спасибо, Андрей…

Это все, что я смогла сказать. Между нами осталась недосказанность. Мы должны были еще о чем-то поговорить, что-то сказать друг другу — и не успели. Я даже не видела его: лежащего Андрея окружили правоохранители. Кто-то прикоснулся к плечу, спрашивая, как я, но я замотала головой — не трогайте! Медленно приходила в себя, запутавшись в мыслях и страхах. Из-за схлынувшего адреналина по мышцам прошла дрожь. Я слишком крепко прижала ребенка к себе, и он завозился.

— С вами все хорошо? Как вы себя чувствуете?

Нужно выяснить, где Эмиль. Пока не поздно.

— Где мой муж? — пролепетала я, оглядываясь, и прошла по мосту, пытаясь разыскать знакомых. Не было ни Питерцова, ни других, с кем договаривался Эмиль.

Он внизу, на набережной… Рядом — нужно только спуститься.

— Скажите ему, чтобы уходил оттуда! — я качала ребенка, положив на плечо, потому что он опять расхныкался. — Ребенок у меня, вы слышите? Пусть Эмиль уйдет! Вы что, не понимаете меня? Мне нужно поговорить с Олегом Питерцовым!

— Успокойтесь! Что с вашим мужем? — по тому, как мент пытался выяснить, в чем дело, я поняла, что деталей сделки он не знает, и быстро направилась по мосту.

— Куда вы?

— Мне нужно к нему! — огрызнулась я сквозь слезы.

— Эй, подойди… — услышала я за спиной, кажется, моя самодеятельность им не нравилась и меня «передали» в другие руки.

— Мне нужен следователь Питерцов! — снова сказала я и мне позволили пройти. Здесь близко — дойти до конца, немного вперед и свернуть на лестницу. Воображение рисовало самые страшные картины, я хотела скорее развеять их, скорее увидеть, что внизу.

От быстрой ходьбы ребенок успокоился. Уже не спал — смотрел по сторонам изумленными глазами. Наверное, думал: как же я попал сюда. Я баюкала малыша, игнорируя свои чувства и боль, что росла внутри. Если не обращать внимания, боль уйдет хотя бы на время, не застит глаза, оставит разум холодным.

Я хочу к тебе, Эмиль… Хочу, чтобы сын увидел отца и тот взял его на руки… Эмиль так и не успел увидеть сына, а я помню, как он этого хотел, как изменился его взгляд и голос, когда по телефону услышал лепет ребенка. Он так долго сомневался, когда я забеременела. Боялся за будущее сына, сомневался, каким будет отцом. Он так и не успел проявить себя в этом качестве, но я надеюсь, у него всё впереди… Всё впереди у нас.

Я свернула и замерла на верхней ступеньке лестницы.

Высоко, я даже инстинктивно прижала к себе ребенка, зато видно всё, как на ладони: мощеную набережную, черную ограду и тихую гладь реки за ней. Вокруг людно. Перехват Андрея планировали спонтанно. Людей не эвакуировали — даже не отогнали от моста.

Эмиля я заметила благодаря светлым волосам. Он стоял ко мне спиной, слегка отставив руку, в которой держал сумку с деньгами. Все, как я представляла: оглядывался в толпе, ждал, а ветер раздувал волосы.

— Эмиль! — надрывно заорала я, прижав к себе головку ребенка, чтобы не испугать криком.

Ветер донес мой голос: он обернулся, пытаясь отыскать.

— Эмиль!

Он поднял взгляд и увидел меня на вершине лестницы.

Застыл.

Он должен был видеть ребенка! Я прижимала его к себе так бережно, что никаких сомнений не должно остаться, кого именно я держу в руках.

— Эмиль! Уходи!

Глядя по ноги, я сделала несколько осторожных шагов, спускаясь пониже. Надеялась, так он лучше увидит нас и догадается уйти. А потом испугалась: вдруг он не может. За ним наблюдает полиция. Вдруг ему запретили уходить? Вдруг он обязан стоять там, пока не разрешат шевельнуться — он больше не принадлежит себе.

Я взволнованно дышала, глядя на него сквозь толпу, и расстояние между нами казалось огромным.

Позади Эмиля возникла темная тень. Мужчина шел мимо и не привлек бы внимания, но неожиданно остановился напротив, вкинул руку, удлиненную из-за длинного ствола и глушителя… Время замерло. Несколько секунд я стояла и смотрела на них, прижав сына к груди, а затем заорала, присев:

— Эмиль! Эми-и-ль!

Малыш всхлипнул и разревелся.

— Эмиль! — я зашаталась на верхних ступенях.

Не верила, что так нагло — на глазах у полиции и прохожих, Бессонов пошлет убийцу. Эмиль дернулся и обернулся.

Выстрел я не услышала.

Он просто упал. Сумка вывалилась из руки, перевернулась, стрелок бросился бежать, зацепил ее ногой, и доллары полетели на грязный гранит… Через двадцать метров стрелка сбили на землю правоохранители, и, уложив лицом вниз, надели наручники.

Он не сопротивлялся, лишь несколько раз выкрикнул:

— Я смертник!

Публика не сразу поняла, что произошло. Но когда Эмиль рухнул, как подкошенный, люди завизжали и бросились врассыпную. Толпа отхлынула от Эмиля, как волна от скалы: он лежал, раскинув ноги, на костюме расплывалось красное пятно. Кто-то подбежал к нему…

У меня помутилось перед глазами. Охватила такая слабость, что я испугалась упасть. Слабость в руках, в ногах… Ко мне подошли и попытались взять ребенка. Я не отдала, и начала медленно, очень медленно спускаться — ступенька за ступенькой. Главное не упасть. Когда я ступила на мощеную набережную, от напряжения болело все тело. Ноги заплетались, пока я шла к Эмилю под звуки сирен полиции и скорой помощи.

Малыш заревел сильнее, словно ему передалась всеобщая тревога. Обошла зевак и правоохранителей, глядя, как за ними мелькает тело в сером окровавленном костюме на земле. Он был жив — дышал, но не издавал ни звука.

— Эмиль… — выдохнула, наклоняясь к изголовью, и его накрыла моя тень.

Кровь пропитала сорочку и расплылась над левым лацканом пиджака.

Эмиль щурился на заходящее солнце. Вокруг глаз легла четкая сеточка морщин, зрачки стали узкими от боли. Он должен был меня видеть, как темный силуэт в световом ореоле. Надеюсь, видит и нашего сына у меня на руках… Видит, что все хорошо.

— Эмиль, ребенок здесь, рядом…

Малыш плакал, но взгляд Эмиля остался расфокусированным. Не уверена, что он услышал. У него было странное выражение лица. Эмиль погрузился в себя, о чем-то там, в глубине души думал. Он устал, реально задолбался. Это выдавали напряженные скулы и щеки, глубокий, непонятно куда устремленный взгляд: то ли на меня, то ли в небо, но при этом он… улыбался.

Я не понимала, видит он нас или нет, пока Эмиль не сказал:

— Все хорошо, маленькая…

Из глаз покатились слезы. Я оплакивала его, себя, нашу тяжелую любовь, полную того, чего не должно быть, а у нас было. Опустилась на колени, придерживая малыша.