— Я люблю тебя, — прошептала я.

Эмиль лежал неподвижно, но теперь смотрел на сына. Лицо стало спокойным, только помутневшие глаза выдавали боль. Приближались сирены, и я не знала, на сколько мы сейчас простимся: навсегда, на годы или десятилетия. Нас не пустят в машину скорой помощи, так только в кино бывает — умирающего держат за руку. И я бы хотела этого: сплести с ним пальцы, чтобы был рядом, убедился, что с ребенком все хорошо.

— Не говори, — сквозь слезы попросила я, когда он приоткрыл рот. — Я тебя умоляю, молчи, береги силы, все будет хорошо…

Я поправила воротничок, лацкан в крови, словно могла помочь своими беспокойными от невроза пальцами. Улыбалась сквозь слезы стекленеющим серым глазам. Мне казалось, если сделать вид, что все отлично, но и вправду так будет.

Когда прибыла скорая помощь, сердитая тетка в костюме фельдшера оттеснила меня в сторону. Эмиля погрузили в машину, захлопнули дверцу, и машина унеслась. Он даже слова не проронил на прощание. Смотрел в пустоту туманным взглядом и, кажется, уже не замечал нас.

— Куда его повезли? — попыталась я выяснить.

Мне хотелось ехать за ним, сидеть в приемном покое, ждать новостей от хирурга. Только бы успели и сердце бы справилось с ранением, затем с наркозом.

— Вам нельзя с ним, — отрезал полицейский. — Поезжайте домой, отдохните, вам позвонят.

Ребенок хныкал от усталости и голода, а у меня не было сил спорить. Разжалобить я никого не сумею. К Эмилю меня больше не пустят.

Меня отвезли в квартиру на Береговой.

Первые часы были самыми тяжелыми. Я ходила по квартире, не включив свет. Когда привезли маму, она поняла мое состояние и не трогала. Унесла ребенка, я услышала, как она гремит дверцами шкафов на кухне, вздыхает, заказывает продукты, кормит малыша… Позвала меня поесть, но я отмахнулась, хотя забыла, когда ела в последний раз. Желудок сводило от судорог, но это не голод. Страх. Темная грызущая тоска, знакомая мне по жизни с Эмилем. Мама ушла в детскую, прикрыла дверь. Только светящаяся полоска под дверью напоминала, что я не одна.

Я бродила по квартире, обняв себя. Пронзительным взглядом смотрела в окна: на набережную, реку, а казалось, на всю мою жизнь. Моя боль, моя любовь, мое сердце заключены в пределах нескольких улиц Ростова. Телефон молчал.

Я ходила кругами и представляла Эмиля на операционном столе. Молилась и вспоминала, как он носил меня, умирающую заживо, на руках. Взгляд зацепился за открытую дверь в кабинет. После похорон мы впервые встретились там. И туда потянуло, словно кабинет еще хранил следы его присутствия.

На полу так и остались разбросанными листы из порванного дневника. Я опустилась на колени и начала складывать их в стопку. Уличного света хватило, чтобы я прочла несколько слов. Мои воспоминания, чувства. Эмиль читал его. Читал в прямо моем сердце. Может быть, поэтому смог меня понять?

Я от этих чувств отвыкла — переболела ими и успокоилась. Читала, как что-то чужое и вместе с тем, родное и интимное. Грудь раздирало от тоски, напоминающей безысходную грусть первого года с Эмилем. Почти поминутно я вспоминала нашу жизнь, самые яркие моменты. Боже, сколько между нами было… Я бы ни минуты не отдала. Даже самое злое, страшное и жестокое себе бы оставила. Мы всё пережили вместе. Эмиль сделал меня счастливой…

Когда зазвонил телефон, я все еще сидела на полу и перебирала страницы.

Я включила телефон, но ничего не смогла сказать женскому голосу, который спросил мое имя. Затаилась от страха, как ребенок перед грозой, хотя женщина была приветливой…

— Операция прошла успешно! С вашим мужем все хорошо, не волнуйтесь. Через несколько дней сможете поговорить.

Мне понадобилось около минуты, чтобы понять — мне не показалось, не привиделось, и я не выдаю желаемое за действительное. С ним все в порядке.

Я уронила трубку в смятые листы и некрасиво расплакалась. Так горько, что прибежала мама.

— Что? Что, Дина? — кричала она, а я трясла головой, не позволяя себя обнять. — Что с ним, дочка? Не выдержал?

Я плакала от облегчения, а она не понимала.

Затем расслышала, что бормочу, обняла меня и заплакала тоже — за меня, за мою боль. Затем проснулся Эмиль и она убежала к внуку, а я с облегчением осталась одна, среди измятых, залитых слезами страниц. Без сил, и счастливая.

По сердце разлилась благодать. И больше всего я хотела встретиться, сесть, спокойно поговорить с ним обо всем. Наверное, впервые.

Полночи я сидела в кабинете, перебирала листы, чтобы занять руки. У меня будет много свободного времени. Что-то с ними нужно сделать, с записями, которые поддерживали меня год.

Эмиль выжил… Это самое главное. Но дальше нас ждали страшные испытания, хотя первая новость пришла хорошей.

Позвонил Питерцов и вежливо поздоровался, перепугав меня до смерти. Я боялась, это что-то плохое об Эмиле, но тот сообщил, что раскололся киллер, нанятый Бессоновым для убийства Эмиля.

— Он признался? — переспросила я.

— Да, Дина. Он был должен Бессонову, его вынудили пойти на убийство. Он говорил, что смертник — был уверен, что уберут. Бессонов, его жена и племянник арестованы.

— Боже, вы серьезно? — я накрыла рот ладонью чуть не завизжав, словно выиграла в лотерею.

— Вы телевизор не смотрите? — вдруг спросил Питерцов.

Заинтригованная, я нашарила пульт и включила — даже не пришлось искать местный канал. Об этом говорили везде. Показания Эмиля вызвали массовые аресты. Скандал раскручивался, как клубок, который потянули за нитку, этой «ниткой» стали Бессонов и новогодние убийства в «Фантоме». Вскрывался огромный криминальный пласт, который «обслуживал» не только торговлю оружием.

Бессонов думал, что победил. Я помню его энергетику, тяжелый взгляд в глаза, когда столкнулась с ним на благотворительном вечере. Он считал себя неуязвимым. Для него стало неожиданностью, что его слили, из потерпевшего он превратился в обвиняемого и его арестовали в больничной палате. Хотела бы я видеть его рожу в тот момент.

Я пряталась дома, а вокруг бушевал ураган. Как загипнотизированная, смотрела специальные выпуски, репортажи об Эмиле и всем, что произошло, начиная с прошлого декабря. Читала и смотрела. Хотела знать, к какой войне на этот раз нам готовиться, к какому скандалу. О нас писали везде.

Организатор ОПГ и преступник, на котором клейма ставить негде. Инсценировал смерть. Отмывал деньги. Занимался нелегальным бизнесом. Сдался полиции. Везде мелькали его фото, а кое-где наши общие. На этом фоне информация об Андрее прошла почти незаметно: короткой строкой. Я выискивала её по крупицам. Арестован известный наемный убийца. Показали несколько кадров из зала суда, где он сидит за решеткой, руки скованы, он опустил голову, чтобы не смотреть в объектив. Мелькнул на несколько секунд, а у меня чуть сердце не остановилось. Он был черной тенью в глубине клетки. Безучастный и молчаливый. На суде отказался говорить и защищать себя. Когда ему зачитали приговор, на вопрос судьи, понятен ли тот ему, только ответил: «Да, понятен».