– Господа, предлагаю выпить до дна за очередной акт государственной мудрости нашего светлого короля!

И первым осушил свой (раза в полтора побольше нашего граненого) со сноровкой, выдававшей немалую практику. Грайт выпил медленнее, но тоже до донышка, и я последовал их примеру. И это вино оказалось превосходным. Грайт бесстрастно осведомился:

– О каком же акте идет речь? Мы долго пробыли на охоте, в чащобах и глухомани…

– Ну как же! – с превеликим энтузиазмом воскликнул краснолицый. – Его величество, да будут милостивы к нему Дакташа и Шестеро Священных, велел огласить повсюду «Указ о плавании в море»! С завтрашнего дня корабли с нашими купцами начнут плавать в Заморье! Причем возить они будут оттуда исключительно товары для благородных господ – ткани, вина, драгоценную посуду, дорогое оружие, дамский конфекцион! – Он покривился. – Ходят разговоры, что эту привилегию распространят и на верхушку низших, тех, кто имеет особые заслуги перед короной, но плохо верится – у них и так, дворянство считает, непозволительно много привилегий, пора бы урезать уже имеющиеся… Об этом в указе ничего не значится, но никто не сомневается, что это вновь проявили милость к дворянству благородные ватаки. За великодушие и щедрость ватаков!

Он вновь наполнил стаканы, проливая на белую скатерть в алых и синих узорах. Крепко подозреваю, в другой обстановке он получил бы от Грайта если не по морде, то вызов на дуэль за такой тост, – но Грайт осушил свой стакан с непроницаемым лицом, и мне ничего не оставалось, кроме как последовать его примеру.

Время шло, Алатиэль безбожно запаздывала. Краснолицый какое-то время пел осанну ватакам, восхваляя их щедрость и великодушие, но вскоре мы от него отделались без малейших поползновений с нашей стороны: он вдруг объявил, что появился его старый знакомый, и он, как ни приятно ему наше общество, просит разрешения нас покинуть. Каковое тут же получил от Грайта в виде столь же длинной церемонной фразы – и, пошатываясь, направился в другой конец зала.

– Интересно, он не врет? – спросил я.

– Нисколечко, – покривив губы, ответил Грайт. – Я еще за неделю до поездки слышал в королевском дворце, что такой указ готовится. Теперь его объявили по всем правилам, вот и все. – И добавил не без сарказма: – Кое-кто из благородного дворянства, как видишь, в умилении…

Я его прекрасно понял: еще одна кость, брошенная с барского стола…

– Ну наконец-то, – усмехнулся Грайт, глядя через мое плечо в сторону двери.

Я оглянулся и увидел Алатиэль; она остановилась в дверях, высматривая нас, и направилась к нашему столу, постукивая высокими каблучками замысловатых туфелек, словно искусно сплетенных из золотой проволоки.

Вот это да! Я не сразу ее и узнал в сугубо женском обличье…

На ней было платье из тонкого материала черного цвета, щедро украшенное фестонами золотистых кружев и аппликациями в виде сине-бело-золотистых неведомых цветов, с просторными рукавами и прямоугольным вырезом, в отличие от старой грымзы, позволявшим частично полюбоваться прелестями без кавычек. Подол с золотой каймой открывал круглые коленки – как я уже знал, в рамках дворянских привилегий. Я и раньше отметил, что фигурка у нее стройная, а теперь оказалось, что и ножки великолепные. Волосы она распустила, и над правым ушком алели крупные драгоценные камни большой причудливой заколки. Вокруг шеи – широкий воротничок из плетеных золотых нитей с алыми камнями, – вообще-то и у грымзы было похожее украшение, но в данном случае, думается, стояла еще и задача надежно замаскировать вигень.

Словом, выглядела она потрясно. Откровенно на нее никто не пялился, надо полагать, соблюдали дворянские приличия, но когда она шла к нашему столу, все до единого провожали ее долгими взглядами, порой весьма многозначительными – и я, что уж там, прекрасно их понимал, и сам поневоле засмотрелся…

– Я не слишком запоздала? – весело, без тени раскаяния спросила она, усаживаясь.

Теперь я видел, что она щедро и мастерски воспользовалась здешней косметикой – высококлассной, это и мужику понятно.

– Примерно так я и рассчитывал, – бесстрастно сказал Грайт.

Налил ей полстакана розового вина, Алатиэль выпила, взяла позолоченную ложечку и принялась за что-то, больше всего напоминавшее роскошное пирожное: большое, бисквитное, с прослойками разноцветного крема и такими же цветами поверх. Грайт сказал с нотками ментора:

– Алатиэль, после долгой дороги надо начинать с чего-то более существенного…

– Ну ты же знаешь, что я всегда начинаю со сладкого, – беззаботно сказала Алатиэль. – Вот кстати, я не слышала восторженных возгласов по поводу моего долгожданного женского обличья, в которое я наконец вернулась…

– Алатиэль, ты, как всегда, восхитительна, – сказал Грайт таким тоном, словно читал лекцию по математике.

– Сухарь… – печально констатировала Алатиэль с чертиками в глазах. – Ну а ты, Костатен?

– Ты выглядишь потрясающе, – искренне сказал я.

– Вот это другое дело, – засмеялась Алатиэль. – Грайт, тебе следовало бы поучиться. Удивительно, как ты только, скупой на язык сухарь, ухитрился очаровать прекрасную и недоступную Дамил Данель…

– Сам порой удивляюсь, – ответил Грайт бесстрастно.

Алатиэль выпила еще вина, на сей раз светло-зеленого, и все же принялась за жаркое. Застольная беседа не складывалась, мы молча ели, отдавая должное вину, и я внимательнее разглядел кое-что, сразу привлекшее внимание.

Недалеко от нас, у стены, украшенной мозаикой с изображением диковинных деревьев, каких в лесах я еще не видел, стояла длинная деревянная скамья, и на ней локоть к локтю сидели шестеро девушек – все красотки, как на подбор, в платьицах, сразу видно, недешевых. Вот только вырезы у них были гораздо глубже, чем у Алатиэль и старой грымзы, открывая очень уж много. А платья были короче некуда (я их вспомнил, когда лет через двадцать после войны в моду вошли именно такие мини-юбки). Они болтали, пересмеивались и, казалось, не обращали ни малейшего внимания на сидящих в зале. Совсем молоденькие, они выглядели как старшеклассницы, собравшиеся поболтать на большой перемене.

Потом к ним подошел тот краснолицый и, пошатываясь, заложив руки за спину, принялся беззастенчиво их разглядывать, особенное внимание уделяя ножкам и вырезам. Девушки, казалось, его не замечали вовсе, но когда он ткнул в одну указательным пальцем и сделал несколько загадочных жестов, девушка ответила тем же. Короткое время они обменивались жестами, потом девушка встала и направилась рядом с ним к выходу. Теперь я рассмотрел на ее правом рукаве, повыше локтя, большой сине-желтый кружок – и такие же были у остальных девушек. Из-за тяжелой портьеры тут же вышла девушка в таком же откровенно вульгарном платьице и заняла место ушедшей.

Воспользовавшись тем, что Грайт как раз отложил вилку и принялся разливать по