– Были. Трое.

– Уже легче… – сказал я.

Господи, какая она сейчас была красивая – с разметавшимися волосами, в задравшейся выше колен сорочке, с широко раскрытыми, полными бессильного гнева глазищами! Я невольно ощутил укусы совести за этот жестокий розыгрыш…

– Ну что ты стоишь как пень? – с неприкрытым сарказмом вопросила Алатиэль, не сводя с меня ненавидящих глаз. – Ах да, я забыла спросить… Мне скинуть сорочку или достаточно будет задрать до пупа? Тебе ведь не я нужна, а исключительно моя шуньга. Вынимай пунт и действуй.

Похоже, это были те самые непристойные слова, которых в теории приличные девушки знать не должны, а на практике прекрасно знают.

– Кусаться и царапаться я не буду, – продолжала Алатиэль с саркастической деловитостью. – Но в обмен и ты выполни парочку несложных условий. Штаны можешь не снимать, а вот сапоги непременно скинь. И без тех штучек, что делают только с бялками. И постарайся брызнуть не в меня, а на покрывало, противно будет отмываться потом… Не слишком обременительные условия, а? Уж не посетуй, я закрою глаза и буду считать, что меня насилует штунь…

– Это еще что за зверь? – машинально спросил я.

– А это такая болотная тварь. С во-от таким причиндалом. Когда у них гон, орут так, что слышно на всю округу. Крестьяне считают, что в эту пору женщинам опасно ходить на болота, – и не без оснований. Иные особо развратные дамы… Словом, самое оскорбительное слово в адрес мужчины – «штунь». У дворян за это положено противника непременно убивать, да и низшие хватаются за ножи и топоры… Я готова. Залезай на меня… штунь.

Она крепко зажмурилась и задрала сорочку с таким лицом, что я и впрямь почувствовал себя поганой болотной тварью. Пора было кончать эту невеселую и тягостную комедию, и я сказал:

– Размечталась… Спокойной ночи, красавица.

Алатиэль живо открыла глаза и пытливо уставилась на меня:

– И как это прикажешь понимать?

– Очень просто, – сказал я. – Спокойной ночи, и пусть тебе приснится что-нибудь хорошее, например, повешенный на суку ватак…

И прошел к двери, не оборачиваясь, отодвинул засов. Закрывая за собой дверь, увидел, что Алатиэль, приподнявшись на локте, смотрит мне вслед, а на личике не злость, что-то другое, над чем я не собирался ломать голову…

У себя в комнате сел к столу и налил полный стакан вина, выпил не залпом, но не отрываясь. На душе было мерзко, что уж там.

С одной стороны, эксперимент прошел блестяще: Алатиэль не только смертной казни не боится, но и согласна, заносчивая гордячка, ради успеха их дела отдаться случайному насильнику, пусть и с омерзением. С другой стороны, это ничуть не свидетельствует о благородстве замыслов здешних твердокаменных подпольщиков. Как показывает жизненный и профессиональный опыт, нешуточную стойкость способны проявить и люди, служащие заведомо неправому делу. Не обязательно далеко ходить, достаточно вспомнить Клима-«Смока». Сволочь, пробы ставить было негде, в крови мирных людей по самые уши, – но на допросах молчал как убитый, не цепляясь за зыбкий шанс сохранить свою поганую жизнь. Как рассказывал потом капитан Сегедко, и под расстрел пошел с гордо поднятой головой, плюнул напоследок и обронил:

– Мало я вас резал, краснюки, москали…

Тут вся загвоздка в том, что иные, какому бы черту ни служили, считают свое дело святым и благородным. Так что стойкость сама по себе ничего еще не доказывает…

Я допил вино, выкурил трубку, разделся и лег в роскошную барскую постель. Как всегда, уснул быстро, тем более после изрядного количества неплохого вина.

…Сон мне приснился яркий и подробный. Навытяжку стоял в кремлевском кабинете товарища Сталина – в здешней одежде, с мечом и кинжалом на поясе, – такой вопиющий промах охраны возможен только во сне. Подробно и обстоятельно рассказывал вождю, как угодил в неведомый мир с тремя лунами и что со мной там происходило. Товарищ Сталин, прохаживаясь от стола к стене и обратно, попыхивая трубочкой, слушал. Решительно невозможно понять по его непроницаемому лицу, как он к моему докладу относился и что думал, но слушал он очень внимательно…

Досмотреть сон не удалось – неожиданно проснулся, а в таких случаях никогда не пытаюсь досыпать, знаю, что не получится. За окном, как можно судить, стоял рассвет, и солнце еще не взошло. Грайт вчера объяснил немного про здешние день-ночь, так что я, взглянув на циферблат, убедился: по-нашему часов семь утра, не позже. То самое время, в которое я давно приучил себя просыпаться до побудки.

Никакого похмелья не чувствовалось, а вот есть хотелось здорово. Надел штаны и натянул сапоги, побрился здешней «волшебной палочкой», очередным даром милостивцев-ватаков. Нужно признать, очень полезный оказался дар: стоило провести палочкой по щеке, как вся щетина волшебным образом исчезала начисто – и не требовалось помазка с мыльной пеной…

Побрившись и умывшись, без колебаний направился в трапезную, несмотря на ранний час. Грайт и насчет нее вчера немного рассказал. В отличие от лучших заведений советского общепита, здешний ресторан был к услугам постояльцев круглосуточно – и дело тут не столько в дворянских капризах, сколько в особенностях движения по Большому Тракту. Были участки «опасные», а были и «тихие». К опасным относились те, где вплотную к дороге подступали густые леса, приют оживлявшихся с темнотой разбойников. Тихие – безлесные места с почти непрерывно тянувшимися по обеим сторонам дороги крестьянскими полями, где разбойникам негде укрыться, – к тому же за каждого рыцаря ночного промысла человеку любого сословия платили серебром. Так что в тихих местах ездили и по ночам…

Как вести себя с официантами, я и так уже знал, а названия блюд, от которых у меня заведомо живот не разболится, не говоря уж о последствиях похуже, подсказал Грайт. И посоветовал подзаправиться утром как следует, потому что ехать нам до привала придется долго. Так что я без малейшего смущения заказал плотный завтрак, старательно выговаривая незнакомые диковинные слова. Почти моментально передо мной оказались тарелка с густым супом из птичьих потрошков, тарелка с горкой румяных пирожков с мясом и большая кружка, синяя с золотыми узорами, вместимостью в добрых пол-литра. Там исходил парком золотистый гралиньяк, пах он жареными орехами (из которых, быть может, и был приготовлен), но был бодрящим не хуже натурального кофе.

В эту пору я оказался единственным посетителем – точнее, единственным, кто пришел позавтракать без спиртного. За сдвинутыми столами разместилась та же компания – только уже не развеселая, а поголовно олицетворявшая собой вселенское уныние похмельного происхождения. У них