я подал документы именно на исторический факультет. Может быть, на меня так подействовала тайна собственного происхождения. Однако подал туда и не промахнулся: в студенты меня зачислили без экзаменов, по одному собеседованию. Никакого конкурса, повезло; как выяснилось чуть позже, я шел в потоке малочисленного поколения: двадцать лет назад, в первые годы Смуты, рождаемость в стране резко снизилась и как раз на гуманитарные факультеты был сейчас катастрофический недобор. А на третьем курсе, когда нужно было определяться со специализацией, мне опять повезло: я попал в учебную группу профессора Байноротова.

Это было время нарастающих изменений. Патриарх Фотий умер, церковная дисциплина, непреложная и неукоснительная, начала постепенно ослабевать: отменили обязательные причастия, как процедуру соединения человека с Богом, отменили обязательную молитву в школах и вузах перед началом занятий, перестали требовать справки об исповеди, можно было разок-другой пропустить воскресное богослужение – на это тоже стали смотреть сквозь пальцы. Более того, неожиданно начали поговаривать – и чем дальше, тем громче и откровеннее, – что отнюдь не Всероссийская молитва, текст которой каждый россиянин должен был знать наизусть, спасла нас от ужасов Смуты, и что Патриарх Фотий – к его имени вдруг перестали добавлять титул «Светлый» – вовсе не является воплощением Слова Божьего на земле, напротив, неумеренными строгостями своими он истощил страну, превратил ее в отсталое государство, а уж его костры для «еретиков» – вообще инквизиция, дикое средневековье.

В этом смысле Байноротов был на шаг впереди других. Одним из первых он стал утверждать, что даже наше представление о Божественном в корне неверно. Если Бог, коего мы рассматриваем как самоосознающую сущность, реагирует лишь на интенсивность молитвы, независимо от ее содержания, значит, это не Бог, а безличное и бездуховное Нечто, что-то вроде ружья, выстрелить из которого может кто угодно. Это не Бог, постукивая указательным пальцем по кафедре, говорил Байноротов на своих лекциях в переполненной до отказа аудитории, не Бог, а интерсубъектный феномен – та же религия, с той же обратной трансляцией, через сложные ритуалы гипнотизирующая своих адептов. Но благодаря современным коммуникациям, пусть просевшим и все равно гораздо более быстрым и интенсивным, чем в предыдущих эпохах, этот эгрегор обладает значительно бо´льшим индоктринирующим потенциалом, который и был реализован в том, что мы называем Смутой Земной. Фактически, утверждал Байноротов, в Боге мы воплотили самих себя – со всеми нашими акцентуациями и патологиями, только многократно усиленными.

Однако – в пределах университетского курса – это были чисто теоретические рассуждения. На практике же Байноротов считал, что мы как историки имеем на руках уникальную ситуацию: необходимо немедленно начинать тщательные «раскопки» Смуты, пока живы непосредственные свидетели этих событий, пока не пропали и – по известным причинам – не уничтожены ценнейшие государственные документы. Он называл это археологией современности и полагал, что, помимо теоретического, она имеет и громадное прикладное значение. Поскольку исчезновение «божественного вмешательства», то есть чудес, противоречащих законам природы, произошло практически одномоментно по всему миру, значит, существует и механизм, который может как бы включать и выключать данный эгрегор. Это открывает перед нами колоссальные перспективы, в том числе и для позитивного преобразования нынешней весьма нестабильной реальности.

Причем, если сделать элементарный хронометраж, подчеркивал Байноротов, сразу видно, что «выключение» не совпадает по времени ни с Всероссийской молитвой Патриарха Фотия, ни с Молитвой об успокоении, вознесенной Теннессийским пророком в окрестностях Вашингтона, ни с ночным стоянием миллионов мусульманских паломников на горе Арафат и ни с одним крупным действом, претендующим ныне на «точку отсчета». Разница достигает целых дней и недель. Нет, полагал Байноротов, здесь иная точка отсчета. Наиболее – это уже по его личной прикидке – совпадает с «моментом истины» сражение на реке Малече, но ему пока не уделялось достаточного внимания. Вот что следует изучать, вот что надо «раскапывать» в первую очередь.

Энергия у профессора была колоссальная. Несмотря на скудость университетских средств и на удручающую ресурсную скудость страны, были выделены деньги на экспедицию, и я, к моему великому изумлению, был включен в нее на должности техника-лаборанта.

Тут мне исключительно повезло.

Подробно излагать перипетии этой экспедиции я не буду, кому любопытно, может прочесть отчет, он был недавно опубликован в университетском «Вестнике». Скажу лишь о личных своих впечатлениях – они в официальные документы, естественно, не были включены.

В окрестностях Малечи мы провели более месяца. Жили и в гостиницах, и в сараях, и просто в палатках, благо с погодой нам исключительно повезло. По вечерам жгли костры, заваривали чаи на травах и разговаривали, разговаривали, разговаривали обо всем на свете: о Смуте, разумеется, в первую очередь, но также о Боге и человеке, об особенностях развития цивилизаций и государств, о смысле жизни, о критериях научного знания, словом, обо всех тех вопросах, которые раньше, при Фотии, обсуждению не подлежали… Мне лично эти беседы дали представлений о мире больше, чем три года обучения на факультете.

Но вот что касается результатов наших исследований, то они, к сожалению, были довольно скромными. Правда, мы обнаружили Аллею Скелетов, жутковатую просеку, рассекающую лес с запада на восток, где на опорах энерголинии, давно заброшенной и заросшей, с оборванными проводами, висели человеческие останки. Причем удивительно, что они не распались на части и не осыпались, скелеты выглядели нетронутыми, будто кости их были соединены между собой невидимыми шурупами. Значит, это все-таки были не слухи: Дети Ясеня, о которых мы тогда уже знали, именно так расправлялись со своими противниками. А пройдя по Аллее Скелетов, в молчании, нервно оглядываясь по сторонам, мы вышли и к месту предполагаемого сражения: вросшие в землю военные транспортеры, судя по крестам на бортах, принадлежавшие духовникам, ржавые пики, мечи, лохмотья комбинезонов, а также странные фрагменты людей – полые изнутри, твердые, словно хитин, сброшенный насекомыми.

Фактические мы получили первое подтверждение, что какая-то битва в этих местах все же была. Смущало одно: от Малечи она отстояла километров на тридцать, вряд ли два этих сражения можно было отождествить. И тем не менее рельеф прошлого, хоть смутно, но начинал проступать. До этого мы бродили словно в потемках. Жители Боротынска, куда ополчение Детей Ясеня, несомненно, входило, что доказывалось полустертыми изображениями листьев на многих домах, хором, что стар, что млад, разводили руками: да, вроде бы были какие-то части, вооруженные, стояли несколько дней, но чьи, ополченцев или духовников?.. Одна старуха, напрягшись, хриповатым голосом рассказала, что, кажется, «их вела девка с распущенными волосами, совсем дикая, ведьма, ее после, говорят, сожгли на костре»… Кто говорит? Где был костер?.. Трясла головой: не знаю… не знаю… Ни в трех областных центрах, которые мы посетили, ни в десятке прилегающих к ним полувымерших городков никто никакого костра