— Не беспокойся, я уплатил ему этот соверен! И заплатил бы тысячу соверенов, если бы они тогда были у меня в кармане. Но я дал ему первую же попавшуюся монету и поскакал галопом к тебе, а Чарльз поскакал за мной… — Маркиз облегченно вздохнул. — И знай, любимая, ты была в безопасности уже с того самого момента, как я получил эту твою записку! Если бы мы не увидели на дороге ландо, я приехал бы к Ротертону домой и убил бы его прежде, чем он… — Маркиз скрипнул зубами.

И Орелия снова глубоко вздохнула: такая жгучая ярость послышалась в его словах, — а он продолжал:

— На этот раз я тебя спас, Орелия, но что предстоит? Что с тобой будет, моя крошка? Ведь тебе нельзя жить одной! Даже компаньонка, а я решил нанять ее для тебя, не будет достаточной защитой. — И голос его посуровел. — Всегда найдутся мужчины, которые будут сходить с ума от твоей красоты и захотят, так или иначе, тобой завладеть!

— Я смогу быть в безопасности, если уеду в деревню, где все меня знают, — объявила Орелия, — я мало с кем там вижусь, а в Морден Грин очень спокойно. — И, говоря это, она попыталась улыбнуться, но тут их глаза встретились, и она замолчала, словно завороженная его взглядом — этот взгляд сказал ей о многом.

— И ты можешь хоть на минуту вообразить, что я не сойду с ума, все время представляя себе, как ты живешь, совершенно одна и, возможно, в угрожающей обстановке, а я далеко и не смогу помочь тебе? — резко спросил он. — Разве я смогу спать спокойно, постоянно думая, все ли у тебя в порядке? Как я смогу прожить хоть единый день, когда все, чего я прошу от жизни, — это быть рядом с тобой?

Орелия опустила глаза и нервно переплела пальцы: ее пронзила дрожь — такая страсть снова прозвучала в его голосе.

— Мы только-только решили, что будем вести игру, словно мы двое влюбленных. Очень хорошо, но тогда позволь мне сказать тебе, что я люблю тебя бесконечно и до умопомрачения! Я не могу оставить тебя, сознавая, что лишь однажды поцеловал тебя и только раз, несколько минут назад, обнимал… Неужели ты не понимаешь, что больше райского блаженства я хотел бы всегда целовать тебя, ведь ты создана для поцелуев, и чтобы твои губы мне отвечали, чтобы я мог целовать твои глаза, щеки, шею?.. И затем, когда я почувствовал бы, что ты тоже взволнована, я бы стал целовать тебя всю-всю, начиная с твоей прелестной головки до пальчиков твоих маленьких ножек! Вот чего я хочу, Орелия, и думаю, что в глубине души ты хочешь того же самого!

Он замолчал, и теперь Орелия взглянула на маркиза. В его глазах полыхал огонь, и она вздрогнула от охватившего ее незнакомого, странного ощущения.

— Я тебя хочу, — хрипло сказал маркиз, — я желаю тебя нестерпимо, Орелия. Я не могу тебя оставить. Поедем со мной!

Она поднесла руки к груди, словно пытаясь успокоить бешено бьющееся сердце. Губы ее вздрогнули, будто уже чувствовали его жгучие поцелуи, а в широко раскрытых глазах блеснул огонек — как отражение пламени, охватившего маркиза.

Так они сидели, глядя друг на друга, и Орелии казалось, что она слилась с ним воедино и всецело подчинилась его требовательным желаниям.

— Ты поедешь со мной? — спросил маркиз таким дрожащим голосом, что она едва узнала его.

— Пожалуйста… пожалуйста, не заставляй меня отвечать. Я больше не в состоянии… думать! Я могу только чувствовать, как глубоко, как умопомрачительно я тебя люблю. Перед тобой я не могу быть сильной и добродетельной… я слаба и не знаю, что хорошо, а что… дурно! Знаю только, что люблю, и это для меня — самое главное в мире! — На мгновение она замолчала, ее душили слезы. — Я ничего не могу ответить тебе, не знаю, каков должен быть ответ! Я только хочу быть с тобой, и чтобы ты был со мной счастлив… и поэтому ты решай за нас обоих! Ты сам должен решить, как будет лучше для тебя… и для меня!

Голос ее замер, но потом, почти трагически, она добавила:

— Я больше не могу сопротивляться зову… наших сердец!

— Неужели ты просишь, любимая, защиты против себя самой? — недоверчиво спросил маркиз.

— Я не знаю, о чем прошу, — пролепетала Орелия, — но я хочу поступать так… как ты мне скажешь!

Долго-долго маркиз смотрел на нее, затем встал так внезапно и порывисто, что стул, на котором он сидел, с грохотом упал на пол.

— Поехали, — сказал он громко и хрипло, — я отвезу тебя обратно в Лондон.

Ехали они молча. Маркиз правил лошадьми почти столь же умело, как лорд Ротертон, но за тем лишь исключением, что у него был больший опыт и с лошадиной плотью он обращался бережнее. И только тогда, когда они обогнули Парк-лейн и впереди увидели Райд Хауз, Орелия взглянула на маркиза.

— Я тебя люблю… — сказала она. — И буду любить всю мою жизнь, но еще я испытываю… к тебе… уважение!

Он ничего не ответил. Лицо его было угрюмо и неподвижно, словно у осужденного на казнь. Они подъехали к Райд Хаузу. Орелия спустилась из экипажа и прошла в холл.

— У меня болит голова, Уилланд, — сказала она дворецкому. — Пожалуйста, сообщите ее светлости и леди Кэролайн, что я ушла к себе и просила меня не беспокоить ни при каких обстоятельствах.

— Очень хорошо, мисс!

Орелия подошла к большой лестнице. Взойдя наверх, она подавила желание оглянуться на маркиза, который должен был уже войти в холл. Сделав над собой неимоверное усилие, она сразу прошла в свою комнату и заперла за собой дверь. С минуту постояла недвижимо, потом сняла плащ, капор и положила их на стул. А затем что-то словно оборвалось у нее внутри, и она бросилась на кровать и уткнулась в подушку. И начала плакать. Отчаянно. Взахлеб. Безнадежно.

— Черт, я выгляжу привидением! — воскликнула Кэролайн. — Подай мне румяна, Марта!

Горничная вручила просимое, а Орелия сказала сестре:

— Ты и так сегодня очень красива и выглядишь великолепно! — что соответствовало истине.

Платье Кэролайн было белым, но из-за того, что в брак вступает не девица, а вдова, оно было вышито золотом у шеи, на рукавах и на подоле. Длинный шлейф, ниспадавший с плеч — его надлежало нести четырем пажам, — был вышит сплошь и заканчивался каймой из горностая. Голову Кэролайн украшала тиара, самая драгоценная и величественная в сокровищнице Райдов. Она почти напоминала корону и сияла, и сверкала при малейшем движении Кэролайн, и так же сияли и сверкали, на шее и на запястьях, ее бриллианты.

Вуаль из брюссельских кружев оттеняла темный цвет ее волос, а на столике лежал букет желтых лилий, перевязанный золотыми лентами.

— Что мне действительно сейчас нужно, так это бокал шампанского, — заявила Кэролайн. — Марта, пойди и скажи, чтобы принесли! Не понимаю, почему никто не думает о том, что мне, может быть, надо поддержать силы перед предстоящим испытанием!

— Но у тебя остается совсем мало времени, — заметила Орелия, когда Марта вышла. — Нельзя опаздывать и заставлять маркиза ждать.

— Ему это будет только во благо, — огрызнулась кузина.