Партия в виде трёх миллионов сплочённых, чётко организованных, решительных и образованных, авторитетных личностей должна была стать основным инструментом превращения всё ещё малограмотной и отсталой страны в нечто совсем другое — новое, ещё невиданное общество и передовую сверхдержаву планеты. Но строить партию приходилось столь же безжалостными методами из имевшегося под рукой далеко не блестящего материала.

В начале 1936 года Отдел агитации и пропаганды ЦК провёл проверку состояния «низовой пропаганды» — пропагандистской работы на местах, в колхозах и производственных партячейках. Большой проблемой было значительное количество неграмотных не только среди населения, но и среди рядовых членов партии. При такой неграмотности в большинстве сельских районов (а страна всё ещё оставалась крестьянской), где отсутствовало даже радио, любые новости и политические установки доносились до членов партии и остального населения специальными «чтецами», которые зачитывали газеты на собраниях и сходах. Но подготовленных членов партии для этого повсеместно не хватало, многие были неспособны воспринимать и тем более разъяснять другим сложные тексты, отвлечённые философские и политические понятия.

При этом все более или менее грамотные и толковые члены партии тащили неподъёмный груз текущей хозяйственной работы — темпы индустриализации и коллективизации не снижались.

Обличители того времени не хотят понимать, что страна и народ тогда были совсем другими — даже между населением 1930-х годов и населением СССР, например, 1960—1980-х годов лежит пропасть в уровне развития и жизни, стереотипах поведения.

В этих условиях Андрей Жданов нёс свой тяжёлый груз, не оставаясь в стороне от «культурного фронта». После успешной организации Союза советских писателей Сталин лично следит за тем, чтобы Жданов входил в состав партийных комиссий культурно-идеологического характера. Так, в текст постановления Политбюро ЦК ВКП(б) от 29 января 1935 года «О реорганизации комиссии по наблюдению за деятельностью государственных театров» вождь партии собственноручно вписывает фамилию нашего героя.

15 декабря 1935 года постановлением политбюро он, наряду со старыми руководителями большевиков, включён во Всесоюзный Пушкинский комитет по подготовке празднования столетнего юбилея со дня смерти поэта. Подготовленный Ждановым документ на государственном уровне закрепит за А.С. Пушкиным титул «великого русского поэта, создателя литературного русского языка и родоначальника русской литературы», «обогатившего человечество бессмертными произведениями художественного слова».

Отныне Андрей Александрович до самой смерти будет исполнять роль главного сталинского «надзирателя за искусством». Надзор этот сочетал в себе вполне содержательную художественную критику с жесткими административными рычагами. В жизни страны и истории искусства этот ждановский надзор особенно выпукло проявился в 1936 году, когда под удар критики почти одновременно попали два таких разных творческих деятеля, как композитор Дмитрий Шостакович и поэт Демьян Бедный.

28 января 1936 года в «Правде» появилась статья «Сумбур вместо музыки», ознаменовавшая собой начало борьбы с так называемым формализмом в искусстве. Несмотря на то что высокой критике подверглась опера Шостаковича «Леди Макбет Мценского уезда», сразу стало ясно, что борьба с формализмом касается всех видов искусства. Только московские писатели собирались на заседания по вопросу о формализме семь раз.

Поводом к статье послужило посещение Сталиным, Молотовым, Ждановым и Микояном филиала Большого театра, где шла новая опера Шостаковича. Опера вождям не понравилась, и не столько по соображениям их личного вкуса (хотя и это присутствовало), но, как увидим, по вполне практическим, даже — как это ни покажется на первый взгляд странным — политическим соображениям.

Многие современники и позднейшие исследователи приписывали авторство нашумевшей статьи в «Правде» самому Жданову, которого уже воспринимали как человека, определяющего идеологическую политику в области искусства. Это не совсем так — наш герой был лишь «куратором» мероприятия. Непосредственно статью «Сумбур вместо музыки» писал его старый знакомый по совместной организации пропаганды на Горьковском автомобильном заводе, опытный журналист и критик, постоянный автор «Правды» Давид Заславский[4].

Текст этой статьи в центральном печатном органе правящей партии заслуживает цитирования: «На сцене пение заменено криком. Если композитору случается попасть на дорожку простой и понятной мелодии, то он немедленно, словно испугавшись такой беды, бросается в дебри музыкального сумбура, местами превращающегося в какофонию… Это всё не от бездарности композитора, не от его неумения в музыке выразить простые и сильные чувства. Это музыка, умышленно сделанная "шиворот-навыворот", — так, чтобы ничего не напоминало классическую оперную музыку, ничего не было общего с симфоническими звучаниями, с простой, общедоступной музыкальной речью. Это музыка, которая построена по тому же принципу отрицания оперы, по какому левацкое искусство вообще отрицает в театре простоту, реализм, понятность образа, естественное звучание слова…»

При этом к личности самого Шостаковича статья была вполне лояльна: «Молодой композитор вместо деловой и серьёзной критики, которая могла бы помочь ему в дальнейшей работе, выслушивает только восторженные комплименты». Основное остриё критики было направлено на «формалистические потуги» и «эстетов-формалистов».

«Правда» назвала оперу левацким сумбуром вместо естественной, человеческой музыки. «Способность хорошей музыки захватывать массы приносится в жертву мелкобуржуазным формалистическим потугам, претензиям создать оригинальность приёмами дешёвых оригинальничаний. Это игра в заумные вещи, которая может кончиться очень плохо».

Для подкованного в политике современника вывод не нуждался в комментариях: «Композитор, видимо, не поставил перед собой задачи прислушаться к тому, чего ждёт, чего ищет в музыке советская аудитория. Он словно нарочно зашифровал свою музыку, перепутал все звучания в ней так, чтобы дошла его музыка только до потерявших здоровый вкус эстетов-формалистов. Он прошёл мимо требований советской культуры изгнать грубость и дикость из всех углов советского быта».

Как писал «эстет-формалист» уже другой — позднесоветской — эпохи Иосиф Бродский, «взгляд, конечно, очень варварский, но верный».

В те годы всё было подчинено одной понятной цели — цели догоняющего развития. И для полуграмотной, отсталой страны, изо всех сил рвущейся вперёд, нужна была и «общая» для всех культура, одновременно и доступная народному большинству, и в то же время поднимающая народ на новую ступень развития и интеллекта. Понятно, что многим «творцам» и всей кормящейся вокруг них околокультурной «мафии» эти мобилизационные требования не очень-то нравились.

Вот и сам Дмитрий Шостакович, сохраняя внешнюю лояльность и даже подобострастие, внутри морщился — ему вполне искренне хотелось получать государственное финансирование, а потом и сталинские премии, и спокойно восседать при этом в своей индивидуальной башне из слоновой кости, занимаясь творчеством, далеко «продвинутым» за пределы наскучившей и уже пройденной «классики», лишь изредка бросая вниз «популярщину» благодарным массам.