– А Аджубей-то при чем?

– Так журнал-то в типографии его «Известий» печатают, вот пусть он вам тираж и увеличивает.

Посмеиваясь про себя, прощаюсь с ворчливым киоскером. Да, 200 000 экземпляров – тираж небольшой даже для города с 6‑миллионным населением, а часть его наверняка еще и в регионы ушла. Это же капля в море для такой огромной страны. И пусть наш журнал никто пока особо не знает, но это же только пока. Пара месяцев уйдет на раскрутку, а с Нового года мы глядишь – и тираж увеличим, и в лидеры выбьемся.

…Дверь в квартире Андреевых мне открыла немолодая женщина лет пятидесяти, с чахоточным румянцем и горящими глазами. Волосы на голове напоминали «взрыв на макаронной фабрике».

– Вы на сеанс?! От Петра Федоровича? – Хозяйка не дала мне даже рта раскрыть, затащила за рукав внутрь. – Очень вовремя, сейчас уже начинаем.

Я прошел за ней через заставленный какими-то вещами коридор коммуналки в небольшую полутемную комнату. Люстра на потолке была завешена черной тканью, окно тоже задрапировано плотными шторами. Посредине комнаты круглый стол с четырьмя венскими стульями. На одном из них сидела сухощавая старуха в черном платке, повязанном на голове в виде чалмы.

– Милости просим! – бросился пожимать мне руку лысый толстяк в засаленном костюме. – Ксаверий Антонович! Ученик медиума. Да, да, имя у меня необычное, батюшка в святках вычитал.

– А вы? – повернулся я к женщине с «макаронной» прической. – Мадам Андреева? Я не ошибся?

– Ах, какой галантный юноша! – Вдова подала мне для поцелуя руку. – Как замечательно, что в этой варварской стране еще сохранились настоящие рыцари. Елена Никаноровна, смотрите, какое в наших рядах пополнение.

– Молодая кровь! – радостно вставил толстяк.

– Шарман, Аллочка! – раздался каркающий голос старухи. – Ах, какого духа мы сейчас вызовем! Может, даже последнего императора удастся услышать!

– Нет, лучше давайте все-таки на убиенном Павле Первом остановимся, – поморщилась хозяйка.

Я всмотрелся в лицо Андреевой. Да, судьба и время ее не пощадили. В 1947‑м арестована вместе с мужем по обвинению в антисоветской агитации и организации покушения на Сталина. Долго сидела в тюрьме, потом моталась по ссылкам и билась за освобождение мужа. А ведь она не такая уж и старая. Полтинника даже нет.

– Чего же мы ждем? – вновь влез Ксаверий Антонович. – Давайте уже начинать, молодой человек!

– Да, собственно, я хотел переговорить насчет рукописи Даниила Леонидовича. – Я снял пальто, бросил его на ворох верхней одежды, что лежал на старинном диване. Вешалка, видимо, эзотерикам не положена.

– «Роза Мира»? – Андреева внимательно на меня посмотрела. – Даниил завещал опубликовать труд своей жизни на Западе, о чем нам с вами говорить?

– Разве оценят большевики подобное мистическое прозрение? – прокаркала мрачная старуха. – Они могут только разрушать церкви да талдычить цитаты из своего Маркса. А вы знаете, юноша, что этот Маркс был страшным русофобом? «Существование такой державы, как Россия, уже дает основание всем другим странам сохранять свои армии» – вот что ваш Маркс говорил про нас!

При чем тут основоположник и почему он именно «мой» – до меня так не дошло. Я лишь неопределенно пожал плечами.

– Елена Никаноровна, – набросилась на старуху вдова Андреева, – неужто нужно обязательно вести эти политические споры именно здесь и именно сейчас?!

– Дамы! – молитвенно сжал руки Ксаверий Антонович. – Давайте уже начинать! Сумерки – пограничное время, сосредоточение всех потусторонних сил. Упустим же благоприятный момент!

– Я лучше посижу посмотрю, – отперся я, усаживаясь на диван рядом с кучей одежды, – если вы не против.

– И правильно! – кивнула старуха. – Вы, юноша, – неофит. В высшие сферы вам еще рановато заглядывать…

– Елена Никаноровна! – Толстяк плюхнулся рядом на стул. – Либо начинаем, либо расходимся. Неужели вы не понимаете, как мы все рискуем?! За всеми нами следит КГБ!

Старуха в ответ поджала свои тонкие губы и резким движением руки сдернула со стола темную ткань. Под ней оказалась потемневшая от времени доска для спиритических сеансов, или Уиджа, как ее еще раньше называли. И доска эта явно была старинной, дореволюционной – в алфавите, нанесенном на нее, букв было больше тридцати двух, а слово «нет» – с твердым знаком на конце. Сверху на доске лежала треугольная деревянная плашка – указатель, в центр которой была вставлена круглая линза.

– Господа! – Андреева извиняюще посмотрела на меня. – Что о нас подумает… кстати, мы даже не соизволили поинтересоваться именем юноши.

– Алексей, – коротко представился я. – Мешать вам не буду, лишь посмотрю.

Если коротко, то смотреть было не на что. Цирк в исполнении старухи продолжался около получаса. Сперва тишина, потом тихое, мерное постукивание. Услыхав его, вдова и толстяк испуганно застыли. Опять тишина. Потом неясный голос, похожий на старушечий…

– Ду-ух? Ты здесь?

Тук-тук.

– Ду-ух, кто ты?

– Им!

Тук… Тук, тук…

– Им-пе-ра! О‑о! Господа…

– Император Николай!

Неужели Андреева и толстяк не понимают, что старуха просто дурит их? Елена Никаноровна закатила глаза и утробным голосом медиума, вошедшего в транс, вещала от имени последнего русского императора. Тот просил их найти его могилу и похоронить по-христиански. Законное желание, кстати.

– Дух императора, – прерывисто и взволнованно спрашивал Ксаверий Антонович, – скажи, стоит ли мне переходить из НИИ‑2 в Главхим? Или нет?

Я чуть не выругался матом вслух. Все с ними ясно… Зря я только потратил свое время. И рукопись Андреева мне не увидеть, и на мои вопросы здесь некому ответить. Шарлатаны. Я тихонько поднялся, взял свое пальто и вышел в коридор. Моего ухода никто даже не заметил. Из приоткрытой двери соседней комнаты выглянул вихрастый, конопатый паренек в школьной форме. Залихватски подмигнул мне.

– Заходи!

Я, поколебавшись, вошел. Комната очень напоминала соседнюю – круглый стол, диван, несколько стульев. По стенам на вешалках висели вещи. Бедно.

– Кто ты? – Я присмотрелся к пареньку. Лет четырнадцать, простое русское лицо. А вот глаза… Опять как в вечность заглянул. Ага, ясно, проходили мы уже такое.

Парень достал из портфеля дневник, с интересом заглянул в него.

– Тезка твой – Алексей Ермолаев. Дверь-то прикрой.

Я вернулся к двери, поплотнее закрыл ее. Потом уселся за стол.

– Угостить, кажется, нечем, – почесал в затылке тезка, разглядывая скудную обстановку комнаты.

– Да и не надо, я так понимаю, время вам дорого. Прошлый раз…

– Сейчас немного проще, – прервал меня «тезка Ермолаев», усаживаясь рядом. – Нашли наконец проход в эту реальность. Но время терять не будем. Раздевайся до пояса.