— Не догадываешься? — Спросил врач, восстав подле меня, а глаза хитрые и улыбчивые то и дело бегали то наружу, то внутрь.

— Я умер.. — Абсолютно не желая выговаривать это предположение, мне все же пришлось вытащить изо рта эти пять букв.

— Не совсем, мой друг, — я повернулся к его лицу, внезапно сменившемуся и теперь наполненному неподдельной печалью. — Ты всего лишь спишь, ведь ты единственный, кто остался в живых после расстрела..

— Но я же был в самолете и видел все со стороны.. — Опровержительно промямлил я.

— К сожалению, это не так, — он положил свою ладонь на мое сердце, тепло которой немедленно начало передаваться мне приятной горячностью. — Ты стоял при казни в ряду со всеми, и только потом, когда мозг твой погрузился в собственную глубинность, он, благодаря своему защитному механизму, заместил последующие воспоминания… У тебя здесь два шрама от отверстий пуль, но случилось так, что ни сердце, ни легкие задеты не были.. — Он убрал руку, и я, поспешно расстегнув рубашку, увидел два красных пятнышка у себя на груди. — Твой пульс заметил как раз Ветров, и именно поэтому тебе казалось, что он обнял тебя тогда, всего в крови и слезах..

— Значит, я всего лишь в своем сознании? — С умопомрачением, слетевшим с моих губ, поинтересовался я и, не дожидаясь ответа, сформировал еще один вопрос. — Но как же Макс? Он же жив? — На что доктор сразу же многозначительно кивнул мне. — А самолёт, груз, Буров? Неужели я сам выдумал все это?

— Нет, твой друг Максим навещал тебя и, зная, что ты его слышишь, рассказал тебе о своем плане, — старик положил свою морщинистую ладонь вновь на мою грудную клетку и с еще большим ощущением тепла дал мне своего огня жизни. — Ты практически в точности спроецировал ход развития всех событий в реальности..

— Значит, вы не часть моего сознания? — Я попытался отстраниться от него, но ноги мои буквально вросли в пол, а чувство теплоты все возрастало, и ощущение было сравнимо с возвращением человека из черно-белого фильма в цветной, красочный мир.

— Скорее наоборот, Ник, твое сознание — часть нас.. — Он посмотрел на меня так добродушно, что вся тревога моя бежала прочь, ушло и смятение, а потом и печаль. Во мне погибло отчаяние, и усталость в конце концов отступила при виде лица старика, олицетворяющего мудрость человека, пережившего не одну эпоху, и вот он взирал с этой высоты прожитых лет на меня, меня, словно сию минуту рождённого..

— Вы Бог? — Еле слышно, совершенно бессвязно вымолвил я.

— Нет, Ник, я всего лишь тот, кто выслушивает истории людей, попавших в ситуацию вроде твоей… Но время вышло, мой друг.. — Послышалось мне тогда, и я стал засыпать, будто младенец, окутанный чьим-то одеялом, таким воздушным, душевным, пропитанным насквозь ароматным покоем. А затем, словно положив голову на чью-то подушку, полную доброты от непомерного разума, я совсем провалился в себя, но словам старика все же внимал, хоть они и стали доходить до меня откуда-то из утробы Вселенной. — Не будет больше пустоты в твоем сердце, и душа вновь твоя запоет от любви… Я дарую покой тебе, мой дражайший друг..

— Рай? — Сонным трепетным голосом произнес я, оставшись совсем без сил сопротивляться ощутимому теплу от обернувшегося на меня лика загадочного мироздания, там, где-то вдали, вне пространства и времени, вставшего твердыней над нами, фундаментом своим нерушимым над зыбкими судьбами.

— Жизнь, Ник..

Это единственное, что помнилось мне последним, и вскоре, сладко заснув, я тут же больно проснулся. А точнее, тяжко очнулся, но уже не запертый в комнатушке собственного мира, скрытого за темнотой моих век, а в самой настоящей реальности, где я уже пару дней находился в палате больницы, где датчики пульса отбивали ритм сердечных ударов, где на лице моем была натянута кислородная маска и где мое тело затекшее едва привелось к воскресшему движению губ..

Глава 23

Что может быть лучше, чем знание, что ты действительно для кого-то колоссально важен и кому-то неиссякаемо нужен, несмотря на все трудности твоего характера и весь твой удел злодейского бытия? Когда, вопреки всем известным канонам и всему предписанному моральному образу общества, человек безвозмездно нуждается в тебе, искренне и бескорыстно испытывая к тебе любовь, к тебе, тому, кто и сам себя не способен взлюбить хоть чуточку равно также, как этот святой, пусть немного и наивный, но все же непорочный в своих чувствах, не побоюсь теперь этого слова, великий человек..

Ничего нет на свете или во тьме лучше этого знания, и не спорьте, нет ничего приятнее, чем сведущесть в том, что ты не один в этом мире осознаешь собственное существование… Вот и мне довелось испытать это безгранично лакомое чувство на собственной шкуре, дряхлой, израненной и, казалось бы, самому себе не нужной — чувство постижения того, что я все еще есть..

Веки мои, словно слипшиеся на сильном морозе, отклеились наконец друг от друга, хоть и с немалым трудом. Губы мои, пересохшие от долгих молчаний, разверзлись, едва шелестя совсем неслышный трепет словесности. И голова моя, свернувшись на бок, стала искать помощи в виде ответов и какой-то поддержки. Но, о Всевышние Все Отцы и Все Матери, как же вновь моя дважды пробитая пулями грудь наполнилась чувством жизни, когда первым осознанным человеком, которого я увидел после смерти, была прекрасная Оля… Она находилась совсем рядом со мной и спала на придвинутом креслице к койке… Уставшее от горя лицо, заплаканное и соленое, но нежное, как гладь свежего молока на поверхности кружки, тревожно сопело, уперевшись головой о маленький кулачок ее милой руки. Не стал я будить её и, оставшись в таком положении, наслаждался красотой этой девушки, виновато очарованный благолепием ее многогранной души, способной, невзирая ни на какие преграды, с сердечностью ангельской вздыхать по глупцу без отдачи. Да, совершенно точно, глупцу, ведь только этим словом можно охарактеризовать человека, способного отвергать несколько лет ту, которая любит тебя, ту, которую любишь и ты..

Но послушай, глупец, не унывай об ошибках, я все мигом исправлю..

Разговорилась со мной моя же душа, готовая вновь поверить в предназначение термина счастья… Она, вернувшаяся ко мне из далёких краёв подземелья, будто обновленная незримой рукой, приподнятая несломленным окончательно жизнелюбием, теперь как и я, готова была воспарить в облака, в танце с любимой кружась, тандемом собственных вихрей наших сердец, отбивая нападки несладкой жизни тайфунов и ветров злых несчастливцев, бесполезно бьющих по