– Но… – начала она снова, однако ее голос так никто и не расслышал среди начавшегося возбужденного гвалта.

Два дня спустя туман пропал. Исчез, когда взошло солнце. Димити поднялась по тропинке на утес и посмотрела далеко в море, чувствуя, что глаза стали близорукими после стольких дней, когда она ничего не могла увидеть дальше кончиков пальцев. Цвета были яркие, радостные: лимонный солнечный свет, синее небо, зеленая с золотом земля, на которой вовсю цвел дрок, – и все это отражалось в изменчивой глади моря. Но было слишком поздно, они уже уехали. «Литтлкомб» стоял пустым, и Димити казалось, что она чувствует, как разрывается сердце. Она не плакала, хотя ей очень хотелось и настроение было таким тяжелым, как мокрый песок, но слезы не появлялись. Помимо мучительного понимания, что ее бросили, Димити чувствовала что-то еще. Ее не оставляли ощущение несправедливости нарушенного обещания и горькая обида за проявленную в отношении нее бездумную жестокость. А еще накатил гнев – из-за него, верно, глаза и оставались сухими, – вызванный тем, что жизнь, которую ей предстояло отныне влачить, станет намного тяжелее теперь, когда ей показали, насколько иной та может быть. Солнце светило ярко, но для Димити в тот год зима пришла рано.

Зак провел два тихих дня за приведением в порядок записей, которые сделал в Блэкноуле, и увязыванием всего, что знал прежде, с тем, что услышал от Димити. Он отметил большое количество согласующихся фактов, но было также немало и тех, для которых не находилось других доказательств кроме ее собственных слов. К числу последних принадлежал, например, ее роман с Чарльзом Обри. Если Димити занимала такое большое место в его жизни, как она утверждала, то почему ни в одном из писем Обри не сделал даже намека на их связь? Как могло случиться, что она ничего не узнала о судьбе его семьи и о том, почему он вдруг решил отправиться на войну? Как могло произойти, что она не имела никакого понятия о том, кем являлся Деннис, если они с Чарльзом были настолько близки, что он собирался оставить ради нее семью? Обри был гением по части того, чтобы ухватить характер модели и выражение ее лица, но в случае с Деннисом он не поймал ни того ни другого. Не произошло ли это намеренно? Возможно, он недолюбливал этого Денниса или по какой-то иной причине не хотел передать впечатление, которое тот производил. Можно также было предположить, что даже у гениев бывают неудачные дни, а потому Обри нарисовал три схожих портрета, поскольку знал, что ему не удастся выполнить задуманное. И наконец, существовала вероятность, что рисунки сделаны не Обри.

Зак представил себе Димити Хэтчер в грязных красных митенках, с постоянно меняющимся настроением, странными привычками и кровью от телячьего сердца под ногтями. Вспомнил, как она посмотрела на потолок, когда они оба услышали такой звук, словно наверху кто-то двигался. Это не был обычный взгляд – нет, Зак распознал в нем удивление, волнение. Почти страх. Он вспомнил, как Ханна не пожелала говорить об этом, а затем заявила, что в «Дозоре» никто не живет, кроме хозяйки. Никто не живет. Тогда в чем дело? Кто-то пришел в гости? Кто-то умер? Какие-нибудь потусторонние силы? Заку не хотелось расстраивать Димити и снова задавать вопросы, на которые она уже отказалась отвечать, но, несмотря на это, на задворках сознания гнездилась терзающая мысль о том, что ответы получить необходимо. Казалось бы, пустяк, но проигнорировать трудно. Он вспомнил, как Димити покраснела, как нервно забегали ее глаза, когда он показал фотографии портретов Денниса. Вспомнил о долгих часах, которые провел, рассматривая портрет Делфины, висящий в его галерее в Бате. Обо всем том времени, которое он провел в мыслях о ней, словно пытаясь вызвать дух ее не известного никому прошлого. А здесь он встретил Димити Хэтчер, которая знала Делфину, дружила с ней, которая заплакала, вспомнив о ее судьбе. Димити Хэтчер, которой он поклялся, что не станет больше задавать никаких вопросов о старшей дочери Чарльза Обри.

Вздохнув, Зак решил на время отвлечься от своих записей и сомнений, закрыл рабочий блокнот и твердым шагом направился к машине. Прошло два дня с тех пор, как он в последний раз видел Ханну, но поскольку на мобильном телефоне по-прежнему не было сигнала, а стало быть, на него не поступали вызовы и СМС-сообщения, то Заку казалось, что времени прошло гораздо больше. Он надеялся, что, может быть, Ханна зайдет в паб, чтобы его повидать, но она не появлялась. Тогда Зак съездил в Уэрхэм, где зашел в небольшой супермаркет, а затем поехал к ней на ферму и припарковал машину на забетонированном дворе рядом с домом. На стук в дверь никто не ответил, поэтому он направился к пляжу.

Ханна стояла у дальнего конца подводной скалы, выступающей в море, как длинная шпора. Она закатала джинсы до колен, а ее свободная голубая блуза надулась сзади, как парус. Поверхность моря была покрыта тысячами небольших белых гребней, с которых сильный ветер срывал соленые брызги и поднимал в воздух. Зак позвал ее, но из-за свиста ветра в ушах она не услышала. Он поставил на землю пластиковые пакеты и присел на камень, чтобы снять ботинки и носки, в то же время продолжая наблюдать за Ханной. Ему захотелось нарисовать ее одинокую решительную фигуру, то, как эта женщина затерялась на фоне моря, и то, как ее окружила неспокойная враждебная вода, которая словно и ждала, когда Ханна оплошает – споткнется или оступится. Она казалась одновременно и непоколебимой, как скала, и пребывающей в серьезной опасности. Он подумал о том, кому мог бы предназначаться этот рисунок, и сразу понял, что ему хотелось бы нарисовать его для себя, чтобы запечатлеть простую радость, вызванную тем, что он ее увидел. По той же самой причине, по которой Обри любил рисовать любовниц, подумал Зак, хотя и улыбнулся при мысли, что Ханне, возможно, не понравилось бы, если бы кто-то ее назвал «любовницей». Он сделал несколько робких шагов по скрытой под водой каменной плите и обнаружил, что трудно идти уверенно, когда не видишь, куда ступаешь. Он расставил руки в стороны – на тот случай, если споткнется, – и ощутил, как ветер обдувает пальцы.

– Ханна! – крикнул он снова, но она по-прежнему не оборачивалась. Либо его голос не долетел до нее, либо она была слишком глубоко погружена в свои мысли.

Зак побрел вперед и подошел к ней ближе, при этом чертыхнувшись, когда больно ударился ногой о небольшую ступеньку, скрытую под водой. Ханна продолжала пристально смотреть в морскую даль. На секунду Зак остановился и сделал то же самое. Он подумал, не Тоби ли она высматривает, не его ли ждет. Все в ее позе говорило, что она будет стоять столько, сколько потребуется, и Заку захотелось схватить ее, повернуть лицом к себе и тем самым прекратить эту вахту памяти. Его внимание привлекла вспышка света. Рыбацкое судно, совсем небольшое, медленно шло на запад вдоль берега метрах в ста пятидесяти от него. Сперва Зак не придал этому значения, но потом заметил, что судно еще более замедлило ход, а на палубе стоит человек, который изучает берег ничуть не менее пристально, чем Ханна осматривает море. Вновь вспышка – стекло, в котором мельком отразилось солнце. Бинокль?

– Думаю, ты нравишься тому рыбаку, – произнес он, наклоняясь к самому уху Ханны.

Она вздрогнула от неожиданности, ахнула и резко обернулась к нему, а затем ударила его рукой щеке – не сильно, но и не слишком игриво.