А меня ведьма если не убить хочет, то сбагрить наблюдателям, подставляя. Да, один в один похожи. И пока наблюдатели разобрались бы, кто есть кто… И, если бы не прикрытие Верховной и одна въедливая личность… Наверно, за это стоит сказать ему спасибо.

Во-вторых, мы имеем… меня. Если ведьма рвется к тюрьме, видящая, помогающая некоему «ключу», ей поперек горла. Очевидно, что к тюрьме кроме нее никто пробиться не должен. И вот тут на сцене положено выступить тете Фисе и велеть найти тюрьму, но Верховная болтается черт знает, где и ведет себя странно: отдает меня под наблюдательский колпак и сруливает. Словом, что-то мутит. Знала ли она про ведьму? Наверняка. Замечать такие вещи как одинаковость в «углях» или потенциальное Пламя — ее работа. Но поверить в то, что тетя Фиса в доле и в деле, в то, что она может быть… не самой собой, я не могла. Моя нечисть доверяла ей безоговорочно. А она никогда не ошибалась в людях. Значит, мутит.

В-третьих, мы имеем тюрьму. И имеем каждые сто шестьдесят лет, половину из которых она ослабляет защиту территории, порождая мертвых, «потухших» и дефективных ведьм. И я в нее… верю. И мои видения, и девочка-ключ… И вот тут на сцене снова должна объявиться тетя Фиса и обо всем предупредить. Но она молчит. И сведений о тюрьме нет нигде. Судя по деятельности наблюдателя «на месте», в архивах его организации информации тоже кот наплакал. Кто ее отовсюду убирает? Кто-то… кто хочет единолично владеть знаниями о том, где, когда и как тюрьма себя явит. И опять мы возвращаемся к ведьме. И к наблюдателям.

Я прошлась вокруг фонтана, размяла ноги, общипала кустик, собрав небольшой пахучий букет, и снова села на теплый бортик.

А еще мы имеем нечисть. Которая драпает из города со всех ног, чтобы не сойти с ума. Я сама — нечисть лишь отчасти, но тоже ощущаю беспокойство. Оно растворяется в воздухе мельчайшими каплями влаги, пропитывает его до… сырости. И от этой «сырости» знобит, трясет и ломит суставы. В моем теперешнем случае — левый локтевой сустав. Темный «уголь» напитывается очень быстро. Тьмы в городе скопилось… слишком много.

В-четвертых, мы имеем одержимого наблюдателя. Который говорит много полезного, но туману напускает еще больше. Как и вся его проклятая контора. Зуб даю, бесов алтарь — их дело. Санкционировали, прикрыли, провернули. Попалась ведьма на черной ворожбе — или на работу, или на костер. Или делать алтарь… или становиться его частью. И если ведьма им мстит… Я встрепенулась. А если мстит? Понять бы, что собой представляет тюрьма, и как ее закрывали раньше… Впрочем, наблюдатель. И явно не один. Заметают следы грязных делишек прошлого? И ловят ведьму, чтобы стрясти имена, явки и пароли?

Отвлекая, запиликал сотовый. Жорик звонил напомнить, что час уже прошел. И я послушно пошла домой, обдумывая одну подозрительную деталь. Если ведьма столько лет подпитывалась, убивая, и якобы никто о ней ничего не знал, то зачем ей выставлять мумии на всеобщее обозрение? Какого лешего она «вдруг» решила обозначить свое присутствие? Ей бы убивать тихо и за городом, если «жизнь» кончается. Поджать хвост и спрятаться за мою спину, затаиться, выжидая. Я бы так и сделала. И, собственно, сделаю, посматривая за событиями из-за наблюдательского плеча. А если не она убивает? А кто тогда? И зачем опять хуфия понадобилась?

Дома было тихо. Зойка спала, а Жорик с Кирюшей возились в архивных документах. Оные захламили коридор, спальню и часть кухни.

— Уля, — призрак возбужденно махнул бумажкой, — оно того стоило!..

— Рада за тебя, — отозвалась, разуваясь. — Завтра расскажешь.

От раздумий разболелась голова, от непонятного разнервничалась нечисть, и после душа я отправилась успокаиваться к печке. Борщ, голубцы, шарлотка — и подумаешь, уже час ночи… Да, дело ясное, что дело темное. И наверняка понятно лишь то, что в нем слишком много непонятного. И наблюдателя не попытаешь. И со счетов его не сбросишь. И с крыши, к сожалению. И хуфия вот-вот на лоскутки порежет…

— Жор, уберешь в холодильник, как остынет?

Дух промычал в ответ невнятно. Я посмотрела на часы. Два ночи. Завтра рано утром подъем — и к Ангелине. И не проверяла ее давно, и… надо. Ошейник хуфии ледяным трофеем лежал в сумке. У всех есть слабые места. У всех.

Перед сном я заглянула к Зойке. Та спала, уткнувшись носом в подушку и накрывшись одеялом, и спала беспокойно. Бурчала, дергала левой ногой. Я прикрыла дверь, подошла, присев на край дивана, и провела рукой по подушке, освежая воздух, отгоняя дурное. Зойка повернулась на бок, высунув из-под одеяла макушку, и я замерла. По светлым волосам сновали серебристые искры, легкие, безобидные. Но вряд ли от трения о синтетику.

Повинуясь подсказкам чуйки, я осторожно погладила Зойку по голове, зарылась пальцами в светлые волосы, нащупывая… шрам. Без родинок, очень тонкий, волнистой линией. Девочка завозилась, и я отодвинулась. Кто же вы с наблюдателем такие на самом деле?..

И как же всё это нереально… Но, как говаривала Изольда Дмитриевна, если ты чего-то не знаешь, это не значит, что «чего-то» не существует. А у меня есть дурное свойство не верить в существование того, что нельзя увидеть, унюхать, потрогать или ощутить инстинктивно. Или хотя бы вдохнуть. И если тюрьму я худо-бедно ощущаю, то с ведьмой… загвоздка. Да, хуфия прицепилась, потому что живой ведьму чует, но ощущений нежити и догадок наблюдателя мне недостаточно. Убедиться бы лично. Для начала.

Я поправила одеяло и встала. С ума сойду с этими загадками и предположениями… И черта с два усну.

В окно поскреблись, и я невольно вздрогнула, обернулась. А это всего лишь Кыс. Стоял на балконе в одних поношенных трениках, босой и взъерошенный.

— Давно мы с тобой, Улька, по крышам не гуляли, — сказал вместо приветствия, когда я вышла на балкон и притворила дверь. — Пойдешь?

— Что-то случилось? — я напряглась.

— А должно? — Кыс меланхолично «лопнул» жвачным пузырем. — Хватит одни пакости чуять, ведьма. Рехнешься же. Пошли гулять.

Я улыбнулась. Обожаю нечисть за то, что она пробуждает желание действовать и жить дальше… И плевать на усталость и опасности. Волков бояться — в лес не ходить, а бояться смерти — не жить. Справлюсь. Выживу. Я дурная — и везучая.

— Пошли.

Крыши. Высота. Открытое пространство. И воздух. Бездна силы. И переодеваться не буду. Ночь теплая, ясная. И одинокая до звенящей тишины.

А потом — спать. Но сейчас — перезагрузиться. Чтобы решить. Голова гудела, но мысли не отпускали. Как делить ведьму? В лодке-то мы с наблюдателем в одной, да только задницы у нас разные. Мыслеформа не убивает, в отличие от хуфии. Которая жаждет убить сама, и просто осознания смерти виновной ей явно будет мало. А наблюдатели вряд ли ликвидируют ведьму прежде, чем вывернут ее наизнанку и докопаются до всех тайн.

А вот и не подерёмся?

Магия всегда рано или поздно рассеивается,