Пока дожидались поезда среди практически не реагирующей на паланкин, уныло­смиренной толпы, Р.Т., поманив пальцем Каргина, обратил его внимание на прилепившийся к мрамору под потолком цилиндрик, моргающий зелеными огоньками.

— Как думаешь, что это? — спросил Р.Т.

— Не знаю, — пожал плечами Каргин. — Освежитель воздуха?

— Освежитель мыслей! — усмехнулся Р.Т. Он еще что-то сказал, но Каргин не расслышал из-за шума вылетевшего из туннеля поезда.

— В конец вагона! — скомандовал Р.Т. носильщикам.

Загрузились без проблем.

Пассажиров в вагоне оказалось ровно столько, сколько требовалось, чтобы носильщики свободно пронесли паланкин на полуопущенных руках из конца в начало вагона.

— Николай Алексеевич Некрасов! — рявкнул Р.Т., махнув золотой тростью, как дирижер палочкой. За неимением оркестра на него уставились едущие в вагоне пассажиры, они же, стало быть, слушатели и зрители. — Поэт­-демократ, народный заступник, главный редактор журналов «Современник» и «Отечественные записки», автор поэмы «Кому на Руси жить хорошо». Два отрывка из поэмы «Современники»! — как заправский конферансье, объявил Р.Т. и тут же начал с выражением декламировать:

Грош у новейших господ

Выше стыда и закона.

Нынче тоскует лишь тот,

Кто не украл миллиона...

И после паузы, откашлявшись:

Я — вор! Я — рыцарь шайки той

Из всех племен, народов, наций,

Что исповедует разбой

Под видом честных спекуляций!

Где сплошь да рядом — видит бог! —

Лежат в основе состоянья

Два­-три фальшивых завещанья,

Убийство, кража и подлог!

Где позабудь покой и сон,

Добычу зорко карауля,

Где в результате — миллион

Или коническая пуля!

Пассажиры как завороженные следили за сложными геометрическими фигурами, вычерчиваемыми в воздухе золотой тростью. Каргин смотрел на них и едва не задыхался от ненависти к изгалявшемуся над простыми людьми Р.Т. Ему было до слез жаль и пожилую интеллигентную женщину с лицом как печеное яблочко — учительницу или врача; и трудового, не спившегося мужика, опустившего на колени тяжелые ладони; и паренька, уставившегося в обшарпанный (значит, много читает!) ридер; и девушку-­студентку, сообщавшую подружке по телефону последние новости о некоем Андрюшке, завалившем сессию и окончательно ушедшем от Нонки Григорян с третьего курса.

Неожиданный ответ на вечный русский вопрос «кто виноват?» стучал в голову Каргина, как в барабан: «Я! Я! Я!» Но литавры, знающие ответ на второй вопрос — «что делать?», — пока безмолвствовали.

— Да, — обвел немигающим совиным взглядом лица пассажиров Р.Т. — Это я! Тот, кого вы ненавидите всей душой. Кто отнял у вас... Широка страна моя родная, — вдруг запел дурным голосом, — много в ней лесов, полей и рек... Я другой такой страны не знаю, где так вольно... — на мгновение задумался. — Да, это я! Кто превратил вас в пыль. Кто отнял будущее у вас и ваших детей. И мне вас не жалко, потому что вы все отдали сами. Таких, — снова омерзительно запел, — не берут в космонавты! Таких не берут в аргонавты! Таких не берут никуда! А вот я буду брать все, что захочу! А вы будете отдавать и... — Р.Т. похабно подмигнул студентке, — давать, если, конечно, я того пожелаю. Но мне этого мало. Я хочу, чтобы вы любили меня. А в идеале — были готовы умереть за мои миллионы, мою яхту, мой дворец на Бермудах! Я хочу, чтобы вы, как булгаковская собака, бодрились под ножом! Чтобы кричали на расстреле: «Да здравствует Абрамович!» Или... Я дарую вам свободу самим выбрать имя и фамилию, кого вы будете славить на расстреле, — величественно махнул рукой Р.Т. — Авена. Чем вам не нравится Авен? А пока что... подайте­-ка мне... Даже не знаю на что... Не важно! Придумайте сами! Нет-нет! — брезгливо отстранился от немедленно поданной узбеком или таджиком в бейсболке замусоленной десятки. — Передавайте вперед, я приму на выходе! Мелочь, полтинники и сотенные не беру! Начинаем с пятисот!

Двинулись вперед.

Купюры шелестели по вагону, как обгоняющий ветер.

— «Краснопресненская», — объявил по трансляции машинист. — Следующая станция «Белорусская»!

На выходе остролицая тетя в берете, из тех, что скандалят в жилконторах и универсамах и по каждому вопросу имеют собственное мнение, безропотно вручила одному из носильщиков (плывущему в паланкине Р.Т. не посмела) солидную пачку купюр.

Вышли.

Р.Т. легко соскочил с носилок, вернул, как гуся на воду, кожаное забрало на лицо. Носильщики тут же разобрали паланкин, убрали в чехол. Туда же последовала и померкшая золотая трость. Носильщики дружно натянули футболки со странной надписью на груди: «Я тот, кто...»

Кто носит паланкин, покосился на восточных (кавказских?) орлов Каргин, но... может и убить.

— Россия, — прослезился, провожая взглядом уходящий поезд, Р.Т. — Россияне... — От протянутой пачки денег он небрежно отказался. — Оставьте себе — на пиво. Теперь, — повернулся к Каргину, — ты понял, что у нас уже есть и чего нам еще не хватает?

Каргин тупо молчал, поэтому Р.Т. продолжил:

— Народ отдал нам все. Он будет терпеть и никогда не восстанет. Но как сделать так, чтобы он нас при этом любил и был готов отдать за нас жизнь? Как создать универсальную формулу «Очистителя жизни»?

1

Простота — преддверие конца, подумал Каргин, вернувшись в офис после короткой, но познавательной поездки в метро. Все сложное по мере приближения к концу упрощается, с него, как с математического уравнения, слетают надстройки лишних цифр, обнажая лицо сути. Так в конце Второй мировой войны, к примеру, мало кто вспоминал систему социального обеспечения в третьем рейхе, а все в ужасе смотрели на бараки и печи Освенцима. И в последний год существования СССР никто не восхищался советской наукой и бесплатными поликлиниками. Все гневно сверлили глазами пустые прилавки, провожали ненавидящими взглядами черные начальственные «волги». Мысли вовлеченных в решение уравнения людей приобретают нечеловеческую ясность или, если угодно, скорость света.

Но эта скорость забывчива и — без реверса. Домой, как писал великий американский писатель Томас Вулф, возврата нет. Мир во все времена стоял на неправильных, но постепенно обрастающих, как мхом, человеческим содержанием вещах. Исправление мира предполагало замену одних неправильных вещей другими, но за вычетом умягчающего их человеческого содержания.