писателя, так рано пришла к нему смерть. Не всякому приходится умирать дважды.

Естественная смерть Василия Гроссмана наступила в 1964 году, он не дожил и до шестидесяти. Но умертвили его раньше, 1 января 1961-го, когда был арестован его роман «Жизнь и судьба». Вы не ослышались — арестован.

Шли годы «оттепели», члены Политбюро и верхи «Лубянки» решили самого писателя не брать, зато стереть с лица земли его детище, выстраданный и выношенный роман, еще даже не увидевший света.

Вадим Кожевников, в журнал которого Гроссман отдал свою рукопись, быстренько передал его в «инстанции». Гэбэшники в полковничьих и майорских чинах сложили в мешки все экземпляры рукописи, найденные ими в доме писателя и у машинистки, и отвезли все, вплоть до копирки, на Лубянку. Для Гроссмана это была смерть.

Василий Гроссман

И пусть мне тысячу раз скажут, что скоротечный рак Василия Семеновича не был вызван гибелью его книги — не поверю. Слава Богу, благодаря друзьям писателя — Липкину и Лободе — рукопись не пропала, была переправлена за границу и там издана. Но Гроссман к тому времени уже ушел — с потерей книги ему нечем было жить, для него не осталось воздуха.

Что же за роман он написал? Почему власти даже в «оттепельное» время так его испугались?

Главный идеолог партии по культуре Суслов объяснил это так: «Зачем же к атомной бомбе, которую готовят для нас наши враги, добавлять еще вашу книгу?» Книга Гроссмана была для них, тех, кто проделал эту нечеловеческую акцию, бомбой. А ведь повествовала она о Великой отечественной войне и нашей победе в главной ее битве — под Сталинградом.

Следом за фильмом Елены Якович был показан спектакль Малого Драматического театра в Санкт-Петербурге по роману «Жизнь и судьба». Этого спектакля, поставленного Львом Додиным, раньше я не видела. Но прежде чем написать о своем впечатлении, скажу вот о чем.

Гроссман написал великий роман. Великий не только теми событиями, которые стоят в его центре, но и их осмыслением. И здесь автор исходил из первой заповеди русской литературы: правды. Он писал правду, как делал это Толстой, когда изображал карьеристов и стяжателей военных, хитрых и бесчестных государственных мужей, недалеких амбициозных правителей и реальных героев, чаще всего или погибающих, или остающихся в тени.

Уже в «Севастопольских рассказах» Толстой прокламировал «правду» как то главное, ради чего он пишет. А до него студент Белинский, хоть и не обладал большим писательским даром, пытался рассказать в своей трагедии «Дмитрий Калинин» об ужасе крепостного рабства. За писателями стояли тысячи, сотни тысяч, даже миллионы раздавленных, погубленнных, затравленных жизней. Эти люди сами говорить не могли, но взывали к ответу. Их голосом стала классическая русская литература.

Василий Гроссман — фотография военных лет

В другом веке другой писатель, Гроссман, еврей, военным корреспондентом проведший в адище войны много месяцев, чего только не навидавшийся и не наслышавшийся, тоже ставит перед собой задачу — рассказать правду. И недаром в письме Гроссмана к Хрущеву, где писатель требует свободы для своей книги, звучит это слово: «Так борются с правдой».

Задумываюсь: неужели те, кто наверху, ничего не понимают? Не могут отличить добро от зла, черное от белого? Вот слушаю по радио «госслужащего», занимающего высокий пост, и уши вянут от его объяснений насчет привычек и обыкновений «элит», их борьбы, побед и поражений. Смешны эти козни, эти мнимые победы и поражения.

Эти люди далеко ушли от понятий о чести, совести и порядочности. Разоблачения Навального для них — очередной «слив», игра кланов, они давно уже перестали верить в то, что душа человеческая жаждет справедливости и правды, а не только теплых и уютных местечек, наград и устойчивых доходов…

Василий Гроссман с матерью Екатериной Савельевной

И если продолжить мысль, скажу так: Василий Гроссман взыскует правды и пишет для таких, как он, — взыскующих. Он, как и Толстой в романе «Война и мир», показывает, что истинный победитель в противостоянии с мощным неприятелем — народ, победа достается ему ценой неимоверного напряжения, но пользуются ею правители, а «победителю» достаются объедки.

Мать Штрума — Татьяна Шестакова

Гроссман в «Жизне и судьбе», а затем и в последней своей вещи «Все течет» дошел до таких философских обобщений, которые намного обгоняли мысль современников. Он отрицал не только Сталина и его диктатуру, но и всю социальную систему, порожденную Лениным, видел ее непременное скатывание к фашизму.

Итак, «Жизнь и судьба» в Малом Драматическом театре (2009 год).

Спектакль удивил уже тем, что кардинально по своему решению отличался от многосерийной картины Сергея Урсуляка под тем же названием. В свое время я с воодушевлением восприняла фильм, он и сейчас кажется мне большой удачей режиссера, а некоторые актерские работы — Штрума-Маковецкого, Люды — Нифонтовой, Жени — Агуреевой, Грекова — Пускепалиса, далеко не всех я назвала — были просто редкостным попаданием в образ.

Додин и Урсуляк подошли к роману словно с разных сторон, обратили внимание на разное. Для Урсуляка линия Штрума была «одной из», в своих сериях он прописал все сюжетные линии, судьбы всех героев, в объектив его камеры попали кадры жизни в тылу и на фронте, в кабинете Сталина и в осажденном фашистами доме «шесть дробь один», обороняемом командой упрямого «управдома» Грекова. Он создал эпическое полотно.

Критики обвиняли режиссера в невнимании к еврейской теме и персона-жам-евреям, в недонесении до зрителя исторической философии романа. Но я не брошу в Урсуляка камень, он сделал «свою» очень убедительную версию романа, фильм получился цельный и светлый, с прекрасными лирическими сценами, чему во многом способствовала музыка…

Теперь о спектакле Льва Додина. На первый план в нем выходит еврейская тема. Эта тема, как мы знаем, как и само слово «еврей», как и еврейские имена, отчества и фамилии, была в Советском Союзе 1950-го — начала 1980-х годов под запретом.

Гроссман вывел ее на поверхность уже в первом своем рассказе «В городе Бердичеве», но в 1934 году — время написания рассказа — «антисемитизм» в советской стране еще не стал государственной идеологией.

Позднее Гроссман написал первую книгу о Холокосте «Треблинский ад» — об уничтожении 800 тысяч евреев в печах Треблинки. Вдвоем с Эренбургом писатель составил «Черную книгу» — об уничтожении евреев в годы Второй мировой, ее набор в 1948-м был рассыпан. В главной своей книге