Шаги остановились.

— Значит, это ее судьба, — прозвучало из-за двери после заминки.

— Но ведь под угрозой еще и жизнь ребенка! — не сдавалась Аполлония.

— А что, у ребенка нет судьбы?! Судьба есть у всех. И у всякого — своя, — бесстрастно отозвался Линников и ушел из сеней.

Это могла бы сказать и она сама — судьбу Аполлония тоже признавала. Но произнесенные слепцом, раздавшиеся через закрытую дверь в глухой ночи, эти слова обдали ее ужасом. Впрочем, его мгновенно сменило другое чувство, еще более сильное — негодование. Безучастие повитухи тети Маши Аполлонию не возмутило, поведение же Линникова разожгло в ней ярость. «Пошел ты к черту!» — произнесла сквозь зубы Аполлония и, спустившись с крыльца, заспешила, как могла, обратно к больной — если бы не хромота, она бы не шла, а бежала.

Когда Аполлония вернулась к Соньке, та бредила.

— Папа, стреляй! — кричала Певунова, повторяя эти слова на разные лады.

Аполлония приложила ей ко лбу мокрое полотенце, но Сонька его сбросила. Всякое прикосновение она воспринимала как покушение и истошно вопила — ее лучше было не трогать.

— Дима, беги! — вдруг выкрикнула Певунова и потом, забыв о папе, долго звала Диму. С этим именем она и пришла в себя. Увидев «помощницу», Сонька сморщилась.

— Где болит? — спросила Аполлония.

— Везде болит. Живот болит, голова болит, горло жжет, — сказала Певунова и заплакала. Сколько раз уже менялось на глазах у Аполлонии Сонькино лицо, но такой жалкой она еще не была. «Бедняжка!» — расчувствовалась «помощница».

— Еще обойдется, ну что ты… Тебе уже лучше, — успокаивала она Певунову. — Ведь только что ты бредила, а теперь…

В Сонькиных глазах появился испуг.

— ЧТО — бредила?

— Папу звала, Диму.

Певунова шумно задышала.

— Они пришли за мной! — прошептала она, и глаза ее стали безумными.

— Ты сама их звала, а не наоборот.

— Они пришли за мной!.. — исступленно повторила Сонька.

— Кто?

— Дима, пропади! Я не могу это видеть!..

— Кто такой Дима? — спросила Аполлония.

— Диму убили. Я спряталась, а он — нет, и они его убили, я видела. И маму убили. Наши мужики убили, зверье тупое. Мама их детей-ублюдков крестила, денег им давала, подарки дарила, а они ее убили. И меня бы убили, но я хорошо спряталась. Ненавижу деревенских, этих скотов ненавижу! Завистники, сволочи. Только бы урвать. Дом наш подожгли. Папа сгорел вместе с домом. — Сонька шумно задышала и завопила, срывая голос: — Отомщу! Вот уж я им отомщу! Я им уж так отомщу!..

Истерику оборвали приступы рвоты. Аполлония засновала туда-сюда с ведром, тазом, тряпками. Потом она кипятила воду, варила отвар из зверобоя, как научилась у тети Насти, и поила им больную.

К утру наступило улучшение.

— А что же тетя Маша? — только тут вспомнила о повитухе Сонька.

— Она сама больна.

Сонька поджала губы.

— Заболела вдруг, старая сука. Деревенские бабы еще хуже, чем мужики. И ты больше ни к кому не ходила?

— К отчиму твоему еще зашла. Думала, что он назовет мне кого-то, кто бы смог тебе помочь. Но он признает только фельдшеров.

Сонька изменилась в лице.

— Вот оно что! Наш тайновед признает только фельдшеров! — издевательски воскликнула она.

— «Тайновед»? — переспросила Аполлония. — Почему «тайновед»?

— А, не спрашивай! Мура это все, — отмахнулась от вопроса Певунова.

— «Тайновед»! — усмехнулась Аполлония. — Так вот почему он распространялся о судьбе.

— Конечно-конечно: судьба, смирение, одиночество, нитка с узлом и прочая чушь, — в глазах у Соньки снова блеснула злость. — Скрытое, прикрытое, закрытое, зарытое, немытое! Понимаешь? И хорошо, что не понимаешь. Этот сверчок всякую заумь любит. А лучше бы ему свой шесток знать. Дубина проклятая, фельдшеров он, видите ли, только признает! А коль подохнешь — так «судьба»!

— Ну-ну, не думай об этом. Думай о хорошем.

— О хорошем? — удивилась Певунова, словно Аполлония сказала несусветную глупость.

— Зачем тебе сейчас думать об отчиме? Думай о муже, о Белке.

— Белочка! — воскликнула Сонька и стала щупать живот. Она отчаянно взглянула на «помощницу» и прошептала: — Не слышно ее.

Аполлония тоже положила руку на Сонькин живот, но та ее отпихнула:

— Не лезь, я сама.

Наконец Сонька громко объявила:

— Выжила! Крепкая будет девка. Как я.

Аполлония опять слышала «товарищ Певунову». Бедняжка, которую она отхаживала всю ночь, пропала.

Утром Космохвостку увезли на телеге в Бобров. Свои вещи она оставила в Посаде, намереваясь приехать за ними через несколько дней, как окрепнет. Провожавшей ее Аполлонии Певунова сказала:

— Оставайся у Ершовых. Я договорюсь, чтоб дом держали за тобой. И вот что еще: о том, что слышала от меня сегодня ночью, никому ни слова.

Через неделю к Аполлонии наведался работник сельсовета и приказал съезжать.

— Товарищ Певунова сказала мне, чтобы я оставалась здесь и дожидалась ее, — запротестовала Аполлония.

— Откомандовалась товарищ Певунова, — было ей сказано.

— В доме остались ее вещи.

— Отнеси их Степану-слепцу. Там Космохвосткин дом.

И Аполлония понесла Сонькин узелок обратно к Степану.

— А сама-то ты теперь куда? — спросил Степан.

— Не знаю.

— Хочешь, оставайся у меня. Уговоримся так: я тебе — стол и дом, ты мне — помощь. Что мне надо, так это сварить, убрать, постирать, отвести куда скажу, газету почитать. Годится?

— Годится, — ответила Аполлония.

* * *

Огород, который нас интересовал, настоящего забора не имел — им служила натянутая между кольями проволока. Мы прошли по тропинке вдоль нее до конца участка и обнаружили там старый сарай. Надя описала ситуацию утром точно: увидеть нас здесь из дома было невозможно. Остановившись за сараем, мы вслушались в звуки: поблизости не было ни людей, ни собак. Уже почти стемнело.

— Похоже, что сарай остался от Гридиных, — сказала Надя и указала на место, где мы стояли: — По-моему, книги закопаны как раз здесь. Закопать сразу за сараем — самое удобное. И легко потом разыскать.

— Еще удобнее — закопать у середины участка, на безопасном расстоянии от тропинки. Тоже легко потом найти. Я считаю, надо копать там.

— Как хочешь, — уступила Надя.

Я достал из рюкзака лопату, прикрепил к ней ручку. Приступив к работе, я попросил Надю вернуться к тропинке и держать ее под наблюдением. Шанс, что на ней кто-то появится в этот час, был микроскопический, но я хотел исключить и его.