Дверь мы в конце концов нашли и не замедлили ею воспользоваться.

Шагнув за порог приютившего нас бара, мы оказались на необъятном лугу. Было тепло, но не жарко. Сочная изумрудно-зеленая трава доходила мне до пояса. Маленькая голубая бабочка бесстрашно опустилась на травинку в нескольких шагах от меня, немного покопошилась там, улаживая какие-то, несомненно, важные, но недоступные убогому человечьему разуму дела, и улетела. На смену бабочке тут же пришла переливчато-малиновая стрекоза, вестница близкой воды.

На краю луга мой наметанный глаз сразу же углядел густой кустарник. Я был готов спорить, что там еще и ягоды имеются, причем съедобные, а не какая-нибудь белена.

— Грешные Магистры! — прочувствованно сказал я. — Мы в раю, дружище!

— Я не слишком силен в теологических науках твоей далекой родины, — ехидно заметил Мелифаро. — Но если рай — это место, где можно справить нужду, выспаться и искупаться, не переступая для этого ни одного злокозненного порога, то ты абсолютно прав!

— Какие мы практичные! — фыркнул я.

— Можно подумать, у нас с тобой не общие проблемы, — добродушно отмахнулся он. — Кстати, Макс, имей в виду: я тебя обожаю. Твоя теория работает. Еще немного, и я даже перестану проситься домой: чего я там не видел!

В высшей степени удачное соединение луга, густого кустарника, теплой погоды, глубокого оврага и полноводного ручья, помноженное на отсутствие людей и крупных животных, действительно позволяло разом решить кучу насущных проблем, способных отравить даже самое комфортное существование в Лабиринте.

После выполнения гигиенических процедур первой необходимости Мелифаро завалился спать в густую траву, восхищенно пробормотав напоследок, что в таком славном месте можно не бояться даже похмелья. Мне спать не хотелось, но я с удовольствием вытянулся неподалеку. Лежал, смотрел в небо, по которому медленно ползли красноватые облака. Кажется, я был абсолютно, неподдельно счастлив: человеческая природа все-таки причудливая штука! В конце концов я задремал, убаюканный не столько несколькими глотками давешней водки, сколько собственной безмятежностью.

* * *

Память, ошалевшая от пестроты захлестнувшего нас бытия, смешала в одну непрерывную карнавальную ночь все обрывки реальностей, которые разноцветными повязками поочередно опускались нам на глаза. Мы с Мелифаро кочевали по злачным закоулками Лабиринта Мёнина с безмятежным бесстрашием американских студентов, приехавших на каникулы в Европу. Лоскутный уют уличных кафе сменялся неоновым великолепием игровых комнат, палубы прогулочных яхт — дымными подземельями баров, мелодичный шум танцевальных залов — безмятежной тишиной лесов. Мы ели опьяняющие фрукты в заболоченном саду, где от дерева к дереву были протянуты шаткие мостики, сплетенные из прочной травы, пахнущей мятой; мы учились срезать с поясов чужие кошельки на жемчужном рынке при обманчивом свете пятнадцати крошечных лун; вполуха слушали птичий щебет рыжеволосых красоток, скорых на любовь и на ссору, — они встретились нам на медно-красном песке взбудораженного маскарадом пляжа; кормили из рук многокрылых лиловых птиц, добродушных и неуклюжих, как голуби, но не столь пугливых; отчаянно фальшивили, распевая какие-то вакхические гимны в компании веселых амазонок, чей смех разбудил нас однажды на рассвете в густом белоствольном лесу; отчаянно зевали на цирковом представлении под чужим изумрудно-зеленым небом и отсыпались в роскошно обставленном номере отеля — без окон, но с прозрачным потолком, сквозь который можно было наблюдать за медленным движением незнакомых переменчивых созвездий. Как-то раз печальные худые люди в белых одеждах бросились нам в ноги и объявили освободителями — мы так и не смогли понять, от чего именно «освободили» этих бедняг, но в пирушке, посвященной счастливому событию, с удовольствием поучаствовали. А однажды нас приняли за бродячих актеров и заплатили за грядущее представление мелкими прозрачными монетками, которые почти сразу же — стоило лишь переступить очередной порог — стали бесполезными сувенирами. Жаль, конечно: вскоре после этого мы курили кальян в обитой голубым бархатом нише огромного полутемного зала и смутились, как школьники, когда явился хозяин курильни, дабы потребовать плату за несколько глотков сладкого дыма; впрочем, заплетающиеся ноги тут же унесли нас в другую реальность — туда, где мы еще не успели наделать долгов.

Каждый эпизод — как щепоть тмина в кружке с горячим вином: чуть изменяет вкус напитка, который, в сущности, остается прежним. Самое главное, нас больше никто не пытался убить. Несколько пустяковых недоразумений (вроде шумной ссоры с рыжими щебетуньями на морском берегу или неловкого инцидента в голубой курильне) лишь забавляли нас, придавали нашим гедонистическим странствиям терпкий привкус настоящей авантюры.

— Эй, парень, ты еще помнишь, откуда мы пришли? — изредка спрашивал один из нас. — Ты помнишь, кто мы?

Вопрос, на который не следовало отвечать честно, потому что честный ответ мог взорвать по-детски безмятежное настроение тех дней — единственное наше достояние, единственное оружие, которое стоит брать с собой, когда идешь в Лабиринт Мёнина.

Честный ответ звучал бы примерно так: «Почти не помню». Или, в лучшем случае: «Кажется, помню». Он не предполагал уверенной интонации. Не оставлял ни малейшего шанса на определенность. Нельзя сказать, будто мы больше не хотели вернуться домой, — просто мы то и дело забывали, что хотим вернуться.

Я до сих пор не знаю, почему нам так повезло. Нашей заслуги тут не было, к этому моменту мы с Мелифаро почти перестали вспоминать о том, какая причина привела нас в Лабиринт. Наверное, таинственный хозяин Лабиринта, старый хитрый кот, вдоволь наигрался с пойманными мышатами и решил, что хватит, хорошего понемножку. Мы ему изрядно надоели, после того как усвоили правила игры, — так я иногда думаю.

Как бы там ни было, но когда я внезапно увидел знакомые очертания тонкого профиля на фоне белой стены (это был маленький город в горах, украшенный цветами и бумажными фонарями по поводу то ли предстоящего, то ли уже завершившегося праздника, и мы с Мелифаро слонялись по улицам, лениво соображая, следует ли нам оставаться здесь до вечера или сразу отправляться дальше), мой задремавший было разум взвыл, как пароходная сирена.

— Гуриг! — не своим голосом заорал я, дергая за рукав Мелифаро. — Вон он, там.

— Ты оторвал мне рукав, — изумленно констатировал мой спутник, с неподдельным интересом разглядывая пух цветных ниток на границе треснувшей материи, но я уже был на другой стороне улицы и мертвой хваткой вцепился в локоть обладателя профиля, знакомого каждому гражданину Соединенного Королевства, хоть раз державшему в руках деньги. Наверное, я перестарался. Расслабленный профиль прохожего тут же преобразовался в негодующий фас. Но гнев быстро сменился счастливым удивлением.

— Сэр Макс, вы тоже тут? Какая приятная неожиданность!

— Какая приятная неожиданность, — механически повторил я, чувствуя, как предательски расслабляются мышцы лица и тошнотворно мелкая дрожь сотрясает губы. На смену смутным представлениям о том, что где-то есть «дом» — место, откуда я когда-то ушел и уже вряд ли смогу вернуться, — пришло яркое воспоминание, больше похожее на внезапное озарение. Два противоречивых чувства раздирали меня на части: с одной стороны, я был готов взвыть от тоски по мозаичным мостовым Ехо, с другой — у меня голова кругом шла от восторженной надежды. «Теперь мы можем вернуться домой, — ошеломленно думал я. — Теперь мы вернемся».