– В людях всегда есть что-то хорошее, – с отчаянием возразила Саша. – Наверняка и в вас есть, даже если оно спрятано очень глубоко.

Троекуров недобро ухмыльнулся.

– Ты так думаешь? Даже после того, как я отправил его, – он кивнул на Войтеха, – замерзать забавы ради?

Саша крепко сжала челюсти и вскинула голову. Наверное, хотела что-то добавить, но Троекуров не дал.

– Даже после того, как покопался в ваших головах, в чувствах и воспоминаниях? Хочешь, докажу, что нет во мне ничего святого, если после стольких убийств ты все еще пытаешься это найти во мне? Раскрою тебе страшную тайну: знаешь, почему он бросил тебя?

Войтех шагнул вперед, намереваясь заставить его замолчать, но Иван схватил его за рукав, не пуская. Едва ли потому, что хотел узнать правду и хотел, чтобы ее узнала Саша. Просто не давал ему возможности натворить глупостей.

– Он умирает, – припечатал Троекуров. – И не хочет, чтобы ты в этом участвовала. Не хочет, чтобы в последнюю минуту держала его за руку. Но у него не хватило смелости сказать это прямо, он вынудил тебя выгнать его. Перевесил ответственность на тебя, заставил чувствовать виноватой, копаться в себе, выискивая надуманные ошибки. Ты считала его мужчиной с большой буквы, а он самый обыкновенный трус.

– Заткнитесь, – прошипел Войтех, чувствуя острую смесь Сашиных эмоций не хуже Айи.

Троекуров рассмеялся.

– Ну что ж, коль теперь ложных надежд на мою человечность ни у кого не осталось, давайте все-таки вернемся к делу. Кто из молодых людей окажет нам честь сыграть сегодня ночью?

Саша стояла, оглушенная правдой, не смотрела на него, но Войтех и так все чувствовал. Директор рассчитал верно: он накрыл их обоих непроницаемым колпаком, отделил от толпы, оглушил, вывел из строя. Войтех чувствовал, что если прямо сейчас ничего не скажет, не объяснится, если оставит последнее слово за Троекуровым, то потеряет ее навсегда. Потеряет жестко, бескомпромиссно. Но на объяснения времени не было, только не сейчас. Отложить бы чуть-чуть, самую малость, но тогда будет поздно. И пока он делал мучительный выбор, директор ускорил принятие решения.

– Что ж, придется вас чуть-чуть подтолкнуть, – ухмыльнулся он, повернул голову к толпе и выхватил взглядом стоявшую ближе всех девушку.

Девушка дернулась, будто кто-то толкнул ее в спину, а затем вылетела на середину помещения и взмыла вверх. В воздухе перевернулась, повисла вниз головой на невидимых путах. Напряжение в столовой разрезал отчаянный вопль. Но кричала не она.

– Отпустите ее! – Саша оттолкнула пытавшегося удержать ее Ивана и выбежала вперед. И тут же взмыла вверх, повиснув рядом со школьницей.

– Люблю отчаянных, – похвалил директор.

Войтех стремительным шагом пересек небольшое расстояние до стола, на ходу стягивая и отбрасывая в сторону перчатки. Если уж этой скрипке нужна жертва, пусть это будет он. Он не умеет играть, но не все ли равно кому водить смычком по струнам, если скрипач не доживет до рассвета, не одолеет проклятие?

Едва только его пальцы сомкнулись вокруг грифа, что-то нечеловечески сильное ударило в грудь, разрезало струнами пальцы, вырвало скрипку из рук, отшвырнуло в сторону. Войтех отлетел на добрых пять метров, ударился в стену и упал на пол, но гораздо сильнее, чем тело, болела голова. Будто что-то взорвалось внутри, и на несколько секунд ему даже показалось, что это лопнула опухоль и вот сейчас он умрет. Закроет глаза, и свет для него навсегда погаснет, а боль утихнет.

Но если он и умер, то боль осталась.

Не умер. Приоткрыл глаза, медленно приподнялся на локте. Ментальный удар получился ошеломляющим по своей силе.

– Мне не нужны напрасные жертвы, – заявил директор. – Это похвально, но с твоей стороны – глупо, с моей – неинтересно. Сражаться с заведомо более слабым противником не приносит удовольствия.

И тогда все решил Артем Мамонтов. Не менее решительным шагом, чем Войтех, он отделился от толпы и направился к скрипке.

– Артем! – закричал его отец. – Артем, вернись! Артем!

Артем не слушал. Не останавливаясь ни на мгновение, подошел к столу и обхватил пальцами гриф, как ранее Войтех. Тотчас стихла музыка, погрузив столовую в непроницаемую тишину. Толпа замерла, даже дышать перестала. И Войтех тоже замер, чувствуя только, как зашлось в бешеном ритме сердце.

– Ну вот и отлично, – голос директора в этой тишине прозвучал спокойно, даже удовлетворенно, и оттого особенно зловеще. – Я так и думал, что это будешь ты, Артем. Достойный выбор. Встретимся в десять в актовом зале. Прошу там быть всех. И не опаздывайте, я не люблю опозданий.

Директор прошел мимо Артема, крепко держащего скрипку, направился к выходу. Толпа расступилась перед ним, освобождая проход. А следом по воздуху проплыли его пленницы.

– Их я, пожалуй, возьму с собой, – ни на кого не глядя, сказал Троекуров. – Побудут у меня на тот случай, если вы в очередной раз решите что-то придумать. До встречи вечером.

Никто не встал у него на пути, и Троекуров совершенно беспрепятственно скрылся за дверью, унеся с собой Сашу и школьницу. Войтех перевел взгляд на Артема. Тот стоял очень прямо, будто на сцене консерватории, держал скрипку в одной руке, смычок – в другой, и не хватало только аплодисментов зала. И Войтех понял, что у него осталось всего несколько часов на то, чтобы придумать, как сделать так, чтобы рассвет Артем встретил в такой же позе, но уже с настоящими овациями.

12 февраля 2017 года, 15.25

– Чем ты думал, Артем? Героем стать захотелось? Мертвые герои никому не нужны! Мертвых героев забывают! – кричал Мамонтов-старший, меряя нервными шагами небольшую комнату.

На самом деле он не кричал, лишь слегла повысил голос, но после того, как смолкла песнь скрипки, установилась такая тишина, что было слышно, как за окном срываются с веток и падают вниз тяжелые комья снега, любой шепот доносился в каждый укромный уголок пансионата, а обычный голос звучал как крик.

Возможно, Войтеху это лишь казалось, тишина существовала только в его голове, и потому раздражал каждый звук, но от голоса Мамонтова он морщился, с трудом сдерживая себя, чтобы не попросить его замолчать.

– Я не хотел стать героем, – упрямо отвечал отцу Артем. – Я поступил так, как должен был поступить мужчина.

– Тебе шестнадцать!

– А какое отношение имеет возраст к званию мужчины? – недоуменно поднял бровь Иван. – Парень действительно поступил по-мужски.

Мамонтов резко развернулся и уставился на него немигающим взглядом.

– Я бы посмотрел на вас, если бы это был ваш сын!

– И тем не менее, Иван прав, – заметил Войтех, поморщившись и от собственного голоса. – Поступок Артема как минимум достоин уважения. И теперь уже поздно распекать его за это. Что сделано, то сделано. Сейчас нужно думать, как помочь ему доиграть до рассвета. Во сколько у нас светает?