С польской прислугой не только чиновник и чиновница, но и купец и купчиха чувствовали себя панами и аристократами, они вырастали в собственном мнении на много вершков. Они жадно искали польской прислуги, брались выспрашивать у начальства разрешение для ссыльного остаться в городе. Под гнетом нужды и безвыходного положения ссыльные соглашались. Красная интеллигенция возмущалась этим, ей невыносима была мысль видеть повстанца, прислуживающего у русского чиновника. Оно действительно было ужасно; израненный в борьбе за свободу герой восстания вызывал самые мрачные чувства, когда какой-нибудь взяточник или купец-кулак помыкал им, как лакеем. Но что было им делать?! Кто мог освободиться от этого, освобождался. Варшавский повар был специально прислан в Кузнецк, чтобы поступить в услужение к мировому посреднику; однако же он ушел от него и завел самостоятельную кухмистерскую, где обедали преимущественно ссыльные, жил в общежитии и принадлежал к тем полякам, которые существовали, обмениваясь своими произведениями. Но не все могли обеспечить себя таким образом; если бы они, подобно интеллигенции, пошли к ремесленникам или крестьянам в работники, то эти люди не стали бы с ними обращаться, как обращаются с интеллигентными людьми, а даже хуже, чем обращались с ними чиновники и купцы. Случаи создать себе самостоятельное положение были слишком редки. Люди, которых умственный и нравственный уровень и на родине был понижен русским владычеством, создавая себе самостоятельное положение, могли дойти при удачном ходе дела до еще более низкого нравственного падения, чем то, до которого их доводили голод, нужда и необходимость лакействовать перед русским чиновничеством. Полуграмотный человек начинал ни с чем, подвергался со стороны русских всевозможным прижимкам и когда достигал своей цели, то в виде репрессалий считал себя в праве совершать самые неблаговидные дела; ведь он мстил этим своим врагам. «Я относился к ним как брат, но они хотели меня с голоду уморить, теперь пусть платятся!»

— Один поляк, который был приговорен к каторжным работам, рассказывал мне в последствии, как выгодно иметь кабак в рабочем центре. Рабочий приносит ему сюртук, который стоит три рубля, он дает ему вина на тридцать копеек, а сюртук оставляет себе. Конечно, все кабатчики поступают таким же образом, но ведь у них никогда и не шевелилось высокого чувства, а ведь он когда-то горел самоотверженным патриотизмом. С какой стороны не посмотри на это дело и на этих людей, везде вам представляется на первом плане картина невыразимых страданий, а за нею необходимое ее последствие — мрачная деморализация, и все это только потому, что каким-то сомнительного происхождения русским императором не угодно выполнить своей обязанности и дать полякам те политические права, которых они заслужили. Русские и поляки отличаются такими противоположными достоинствами, которые дополняют друг друга; если бы их союз был добровольный, то они с большою пользою воздействовали бы один на другого. Поляк — дипломат и рожденный политический деятель. Существует пословица: где два поляка, там три партии, — и из этого заключают неспособности поляков к политической жизни. Однако же то же самое можно было сказать о французах, но им именно и принадлежит инициатива политического движения на материке Европы, и в области политического самоуправления они ушли дальше всех прочих великих держав материка. Политическая задорность французов и поляков вытекает из живости и пылкости их характера; но из той же пылкости характера вытекало то стремление к самодеятельности в политической области, которое сделало французов первым из европейских народов и заставило поляков выносить иго русских императоров с большим нетерпением, чем его выносили остзейские немцы и финляндцы, которые отставали от Западной Европы и завядали без протеста. Французы имели над поляками одно великое преимущество; они способны воодушевляться сочувствием к народной массе; французы почти единственный народ в свете, который оказывался способным делать революции; у всех других народов революция превращалась или в междоусобную войну, или в мало успешную попытку; они способны были одушевиться идеей свободы, равенства и братства и во имя этой идеи восстать, как один человек. Поляки никогда не были способны к такому единодушному движению, они для этого народ слишком пропитанный классовыми предрассудками. Мы, русские, в этом отношении прямо противуположный полякам народ: мы одинаково презираем все наши высшие классы — дворян, чиновников, духовенство, буржуазию, императорское семейство. Мы способны одушевиться только такой идеей, как идея свободы, равенства и братства; если в нас по временам просыпалась тень искреннего энтузиазма, то она всегда имела демократическую окраску. Все другие классы, не исключая императорского семейства, не только презирались нами, но глубоко презирали и презирают сами себя; я не видал ни одного русского, который бы верил в добродетели какого бы то ни было класса, ни одного, который верил каким бы то ни было рассказам об императорском семействе, кроме скандалезных анекдотов; отъявленные консерваторы в этом отношении ничем не отличаются от крайних радикалов. Но зато же вместо той пылкости, которая превращала поляков в героев, у нас господствует политическая апатия, которая далеко оставляет за собою апатию остзейских немцев и финляндцев; только этим безучастием неограниченная монархия и держится. Результат оказался бы совсем другим, если бы польская пылкость присоединилась к нашему демократическому духу; поляки возбуждали бы нас и к манифестации, и к борьбе, а мы научили бы их одушевлять энтузиазмом весь народ и превращать междоусобную войну в революцию. Возрождение польского и русского народа может быть только одновременным и может быть только результатом общего действия: но за то же тогда императорское семейство жестоко расплатится за то, что оно так долго задерживало наше развитие, возбуждая между нами вражду, одинаково вредную для нас обоих; тогда мы поймем, кто наш истинный и общий враг — и горе этому врагу! Тогда поляки поймут, что только в союзе с русскими они могут сделаться народом настолько могущественным, чтобы достигать своих великих целей, а мы поймем, что свободный польский народ не имеет причины отделяться от нас, а имеет причину оставаться с нами для общей борьбы с Австрией и проч[ее].

Берви-Флеровский В. В. Три политические системы: Николай I-й, Александр II-й и Александр III-й.

[Лондон], 1897. С. 188–222.

№ 3. Лонгин Федорович Пантелеев — Из воспоминаний прошлого. Из прошлого польской ссылки в Сибири

Лонгин Федорович Пантелеев родился в Сольвычегодске (Архангельская губерния). Его отец был офицером. В 1858 г. окончил гимназию в Вологде, а в 1862 г. юридический факультет Петербургского университета. По прибытии в Петербург активно участвовал в студенческом движении. Стал членом тайной организации «Земля и воля». В 1864 г. был арестован за содействие Январскому восстанию и приговорен к шестилетней каторге. В конце концов