Реакция Хайдеггера оказалась близка Жаку Деррида, великому философу деконструкции: в своей речи 1988 года он перевернул вопрос о молчании Хайдеггера, спросив, что бы произошло, сделай он простое заявление типа: «Освенцим — это абсолютный ужас; это то, что я в корне осуждаю». Такое заявление удовлетворило бы ожидания и закрыло бы, так сказать, «дело Хайдеггера». Было бы меньше поводов для обсуждения и размышлений. Но тогда, говорит Деррида, мы почувствовали бы себя «освобожденными от обязанности» обдумать вопрос и спросить, что отказ Хайдеггера означает для его философии. Промолчав, он оставил нам «заповедь думать о том, о чем сам не думал» — и для Деррида это было важнее.

Маркузе не был готов принять столь изощренное объяснение, и в любом случае Хайдеггер не пытался его переубедить. Он закончил свое последнее письмо Маркузе тем, что звучит как намеренная провокация: сравнил Холокост с послевоенным изгнанием немцев из зон Восточной Европы, где доминировал Советский Союз — сравнение, к которому прибегали многие немцы в то время, — но также и укор коммунистическим симпатиям Маркузе. Маркузе был настолько возмущен, что почти полностью посвятил ответное письмо этой теме. Если Хайдеггер способен на такой аргумент, не означает ли это, что его следует считать «вне измерения, в котором вообще возможен разговор между людьми»? Если Хайдеггер не мог говорить или рассуждать, Маркузе не видел способа попытаться до него достучаться. После этого снова наступила тишина.

Философский «поворот» Хайдеггера также вызвал критическую реакцию со стороны его старого друга Карла Ясперса, с которым он не общался в течение многих лет.

Карл и Гертруда Ясперс каким-то образом умудрились выжить в Гейдельберге во время войны. Они были осторожны, а Карл не преподавал и не публиковался. Им фантастически повезло, так как позже выяснилось, что их имена были в списке людей, которых должны были выслать в концентрационные лагеря в апреле 1945 года. Американцы же заняли Гейдельберг в марте, чем их и спасли. Позже супруги продолжили жить в Гейдельберге, хотя в 1948 году пришли к запоздалому выводу, что в Германии они больше не чувствуют себя комфортно, и переехали в Швейцарию.

В 1945 году денацификационные службы Фрайбургского университета обратились к Ясперсу с просьбой высказать свое мнение о Хайдеггере: следует ли позволить ему возобновить преподавание в университете? В декабре того же года Ясперс представил характерный для него вдумчивый и взвешенный отчет. Он пришел к выводу, что Хайдеггер — философ величайшей важности, которому следует предоставить всю необходимую поддержку университета для продолжения его собственной работы, но пока не разрешать ему преподавать. Он писал: «Способ мышления Хайдеггера, который кажется мне принципиально несвободным, диктаторским и некоммуникативным, оказал бы очень пагубное влияние на студентов в настоящее время».

Во время работы над докладом Ясперс впервые с довоенных времен восстановил контакт с самим Хайдеггером. Затем, в 1949 году, он послал ему копию собственной книги 1946 года Die Schuldfrage («Вопрос о виновности»[66]). В книге, написанной в контексте Нюрнбергского процесса, обсуждался сложный вопрос о том, как немцам примириться со своим прошлым и двигаться в будущее. Для Ясперса результаты различных судебных процессов и денацификационных расследований были не так важны, как необходимость перемен в душах самих немцев, начиная с полного признания ответственности за случившееся вместо игнорирования или оправданий, к которым, по его мнению, прибегали многие люди. Каждый немец, писал он, должен задать вопрос: «В чем моя вина?» Даже те, кто бросил вызов нацистам или пытался помочь их жертвам, все равно разделяли какую-то глубокую «метафизическую» вину, считал он, поскольку, «если это случилось, и если я был там, и если я выжил там, где убили другого, мой внутренний голос твердит: Я виновен в том, что остался жив».

Внутренний «голос» Ясперса напоминает Хайдеггеру о подлинном голосе Dasein, зовущем изнутри и требующем ответа. Но Хайдеггер отказывался отвечать и держал свой голос внутри. Он сказал Маркузе, что не хочет быть одним из тех, кто тараторит оправдания, а сам продолжает жить, как будто ничего не изменилось. Ясперс тоже считал, что легкомысленные или лицемерные оправдания не годятся. Но и молчание Хайдеггера он принять не мог. Язык, который он считал необходимым, был языком не ритуального отречения, а подлинного общения. Ясперс считал, что за двенадцать лет пряток и молчания немцы забыли, как разговаривать, и должны были учиться этому заново.

Хайдеггера ничто из этого не интересовало, для него общение вовсе не было главной функцией языка. Написав Ясперсу ответное письмо, он никак не прокомментировал содержание его Schuldfrage, но послал Ясперсу несколько своих последних работ. Ясперс был отвергнут. Выбрав любимую фразу Хайдеггера, описывающую язык как «дом бытия», он написал в ответ: «Я недоволен, потому что весь язык кажется мне только мостом — мостом между людьми, а не “убежищем” или “домом”». Следующее письмо Хайдеггера, от апреля 1950 года, произвело на Ясперса еще худшее впечатление: оно было наполнено рассуждениями о необходимости ждать «наступления» чего-то, что захватит людей или присвоит их; понятия «наступление» и «присвоение» также были среди концепций Хайдеггера после «поворота». На этот раз Ясперс не ответил. Когда он наконец снова написал Хайдеггеру в 1952 году, то сказал, что новый стиль письма напоминает ему мистическую чепуху, которая дурачила людей слишком долго. Это «чистая мечтательность», — сказал он. В 1950 году Ясперс уже называл Хайдеггера «мечтающим мальчиком». Это казалось щедрой интерпретацией неудач Хайдеггера, но теперь он явно чувствовал, что Хайдеггеру пора проснуться.

Ясперс всю жизнь верил в силу коммуникации и воплощал ее в жизнь, выступая по радио и рассказывая о текущих событиях так, чтобы охватить как можно более широкую аудиторию. Но Хайдеггер тоже обращался и к неспециализированной аудитории, особенно пока ему нельзя было преподавать: это стало его единственной отдушиной. В марте 1950 года он прочитал две лекции для жителей и местных жителей в санатории Бюлерхеэ в северном Шварцвальде, в рамках цикла бесед по средам, организованных врачом Герхардом Штруманном, который стал его другом. Штруманн писал впоследствии в восторженной хайдеггеровской манере, что лекции были успешными, но сессии вопросов и ответов были непредсказуемыми: «Когда начинается дискуссия, она содержит в себе величайшую ответственность и величайшую опасность. Практики часто не хватает. Нужно не отходить от сути… даже если это всего лишь вопрос».

Хайдеггер продолжал свои попытки обратиться к публике. Ранние версии своей лекции о технике он представил членам Бременского клуба — в основном бизнесменам и судоходным магнатам, проживающим в одноименном ганзейском городе. Другая серия лекций была организована его другом Генрихом