Олаф не знал почему, но его тянуло к старику. Эгиль был человеком, знакомым с магией и колдовством. Но в отличие от Боргни он не делал людям зла. Все его знание, умение про­никнуть в прошлое, угадать будущее, казалось, взято из того же источника в подземном мире Йотунхейм, которое охранял древний и таинственный великан Мимир. Тот самый, что раз­решил Одину напиться из Фонтана Знаний при условии, что отдаст ему свой глаз...

Земля на востоке, которая раньше была морем. Как могло такое быть? Размышляя об этом, Олаф и сам не заметил, как ноги принесли его к дому старика Эгиля, И когда перед глазами оказалась старая лачуга, юноша вдруг заколебался. Войти или нет? Эгиль внушал не только уважение, но и страх.

— Смелее, Олаф, смелее... внезапно услышал он за своей спиной.

Мгновенно обернувшись, увидел усмехающегося Эгиля. Старик выглядел так же, как и раньше. Время было не властно над ним. А может, он знал какой-то секрет?

А может... Олаф не решался признаться в этом даже са­мому себе. Вдруг Эгиль — воплощение Одина? Хотя у Эги­ля — два глаза, но разве не мог мудрый ас обернуться в кого угодно?

— Вижу, ты вернулся домой невредимым? — Эгиль при­щурился, разглядывая юношу.

— Я не умер от голода и жажды, — напомнил ему Олаф.

— Да, да, — кивнул старик, все также загадочно усмеха­ясь. — Но ты хочешь знать, что такое умереть между собакой и крысой?

— Верно, — подтвердил Олаф, не удивляясь проницатель­ности старика. Он должен был многое знать!

— А это означает лишь время.

— Время? — удивился Олаф такому объяснению. Как это может быть? Собака и крыса? Какая у них связь со време­нем?

— Ты ведь знаешь, Олаф, — сказал Эгиль поглаживая бороду, — что там, на юге, живут другие народы которые по­клоняются лишь одному Богу, Белому Христу? Там, в землях бриттов, англов, ирландцев время полуночи называется часом Крысы. А час Собаки — это время после заката, предшествую­щее часу Крысы. Вот так!

— Теперь я понял, — пробормотал как бы самому себе Олаф. — Мне нужно бояться этого времени...

— Тебе не нужно ничего бояться, — со значением прогово­рил Эгиль. — Мужчине не пристало бояться чего-либо кроме божеских знамений. В них — знаки нашей судьбы. Но угадать их дано далеко не каждому.

— А скажи, Эгиль, — Олаф замолчал на несколько мгнове­ний, готовясь спросить о самом сокровенном, о том, что носил глубоко в душе, не смея открыться никому. — Тебе известно что-нибудь о моем отце? И о моей матери? До меня доходят слухи, что ярл Стейнар — мой настоящий отец. Но он не желает открыть это, чтобы не поссориться с женой?

Эгиль ответил не сразу. Он стоял в задумчивости, белые снежинки падали на седую голову, тонули в копне волос, сливаясь с ее белизной.

— Ярл Стейнар — не твой отец, — наконец вымолвил ста­рик. — А твой настоящий отец — друг его молодости, но он даже не подозревает об этом. Отец твой, Олаф, был обвинен в убийстве, которого не совершал. И оказался вне закона.

— Подался он через Балтику в землю, которую называют Кюльфингаланд, а оттуда в Гардарику, к тамошним конунгам. Следы его ищи у реки, которую ромеи называют Борисфеном, а сами руссы зовут Днепром...

— А моя мать? Она ведь из Гардарики?

— Оттуда, — кивнул старик. — Но прошлое ее для меня в тумане. Не знаю, жива ли она?

— Гардарика, Гардарика... — как заклинание шептал Олаф. — Я должен попасть туда.

— Скульд плетет твою нить, — сказал Эгиль. — Ты — про­должение своего отца. Но сначала тебе суждено другое. Найди того, кто убил родственника Хреггвида. Из-за него твой отец был изгнан и забыт. Кто знает, может, настоящий убийца ближе, чем ты думаешь. А теперь иди. Я сказал достаточно. Мне нужно восстановить силы...

Олаф вернулся в селение, пребывая в смятении. Его отец — друг молодости ярла Стейнара? А почему — нет? Он ведь до сих пор не знает, как оказался здесь, в этом краю. Память стерла многое из прошлого, того, что зовется детством. Даже Хафтур, и тот молчит, когда речь идет о его появлении тут.

Едва Олаф зашел за ограду усадьбы, как услыхал чей-то крик:

— Карн сбежал!

* * *

Во время болезни Хельги Бранжьена ухаживала за девуш­кой так, как если бы это была ее собственная дочь.

Но все это происходило только тогда, когда они остава­лись в доме наедине. Лишь только порог переступал Халвард Рябой, Бранжьена отходила от постели девушки и напускала на себя неприступный и суровый вид. Она не хотела, чтобы викинг заподозрил ее в дружеском участии к Хельге.

Пока девушка болела, Бранжьена, находясь подле нее, развлекала ее рассказами из своей прошлой жизни, а также го­ворила о том, что знала вообще о жизни людей в Валланде.

Помня рассказы отца и других франков, поведала о том, как войско Карла Великого разгромило лангобардов — длин­нобородых, племя, вторгшееся в Италию и подходившее к воротам Вечного Города — Рима. Среди покоренных Карлом Великим народов были и коварные авары, пришедшие с вос­тока, из азиатских степей. Бранжьена пояснила, что авары были похожи на легендарные гуннов, тех самых, чей предво­дитель — Атилла, более известный среди германских племен под именем Этцель, наводил когда-то ужас на королей Европы. Сами гунны — дикий народ, и мужчины у них безбороды даже в старости, потому как еще в детстве мальчикам прижигают каленым железом щеки, чтобы уничтожить растительность на лице в будущем. Они спят на лошадях, могут питаться травой и молоком кобылиц. Из того молока они варят напиток, такой же хмельной, как пиво викингов...

Слушая рассказы Бранжьены, Хельга дремала, временами проваливаясь в лабиринты снов. В этих снах уродливые люди с огромными головами мчались по степи на лошадях, смеялись, говоря меж собой на непонятном языке. Внезапно откуда-то из-под земли появлялся чудной человечек-карлик, махал ру­ками, и ужасные уродцы на лошадях падали вниз, разбивая головы в кровь. Карлик хохотал, хлопая в ладоши, а уродцы падали и падали. И вдруг она увидела, что кто-то на лошади мчится дальше... Это не большеголовый уродец, а кто-то другой, странно знакомый ей... Карлик в дикой злобе, брызжа слюной, кричит, вращая глазами, но всадник уходит все дальше. Хельга видит его спину, потом он поворачивается и...

— Не дай ему умереть! Не дай! — вскрикнула Хельга, просыпаясь.

— Кому? Кому? — спрашивала ее Бранжьена, успокаивающе поглаживая ее руку.

— Карлик хочет убить его!

— Кого? О ком ты говоришь, Хельга?

Но девушка, придя в себя, смолкала. Никто не должен знать о нем. Никто, даже Бранжьена.

Кто она сейчас? Рабыня, которую хотят сделать налож­ницей. Но она скорее умрет, чем позволит Халварду Рябому прикоснуться к себе. Значит, ее участь решена. И она больше никогда не увидит его...

— Расскажи мне что-нибудь, Бранжьена...

— Что тебе рассказать?