В самолёте я отвернулась от него, глаза закрыла. Рома держал на коленях кейс с драгоценностями, и выглядел при этом так, будто умереть за них готов. Хотя, кто его знает, может, и готов. Это его работа.

— Рома.

Я не выдержала, глаза открыла и села ровно. На него, правда, смотреть опасалась и смотрела прямо перед собой. Роман Евгеньевич голову повернул, ждал, что я ему скажу.

— Ты, наверное, удивишься, поэтому я тебе сама скажу. Насчёт денег… Я потратила немного больше, чем планировала. С карты, что ты давал.

— Я понял. И сколько ты потратила?

Я пальцы сцепила, покрутила серебряное колечко.

— А сколько там было?

Он хмыкнул, бровь почесал.

— На платья и шляпки тебе должно было хватить. Хватило?

— Хватило, — тихо проговорила я.

— Хорошо. — Его голос звучал отрывисто. Рома посмотрел на меня и улыбнулся. Вот только у меня от этой улыбки под ложечкой засосало. — Главное, что ты сказала, Липа. Всё честно и открыто, да?

Я даже отвечать ему не стала. Снова отвернулась. А он ещё некоторое время разглядывал меня.

В этот момент, наверное, можно было что-то изменить. Взять и признаться, куда я дела эти деньги, на что именно потратила. Может быть, это что-нибудь изменило. Хотя… У меня не получится убедить его в том, что я делала это из сестринских чувств. Потому что в то самое время, когда он бегал по городу в поисках бывшей жены, я отдавала ей эти деньги в надежде, что она их возьмёт и уедет. Не встретится с ним. Но какого результата добилась? Мы сойдём с этого самолёта, и всё закончится. И вместо моря, солнца и красивого романа, я буду вспоминать свою ложь и то, как мы молчим в самолёте, сидя плечом к плечу.

Ещё утром я просто взяла бы его за руку, и это всё исправило. Я даже посмотрела на руки Ромы, но они лежали на кейсе, охраняли. И эти драгоценности, чужие деньги, всё портили. Почему-то мне казалось, что именно они.

— Тебе лучше улететь с нами, — сказал Роман Евгеньевич, когда мы получали багаж, приземлившись в Домодедово. — Отсюда будет проблематичнее тебя домой отправить. А там я вызову машину…

— Рома, не надо. Я взрослая девочка, я справлюсь.

— Липа, ты не понимаешь…

— Это ты не понимаешь. Мой отпуск закончился. Тебе больше не нужно обо мне заботиться. Я доберусь сама, не в первой.

Мы остановились и смотрели друг друга. С претензией, с решительностью, каждый считал, что он прав.

— Ты сообщи мне, ладно? — попросила я. — Насчёт нашего… брака. Обещаешь, что займёшься этим в ближайшее время?

Он усмехнулся в сторону.

— Обещаю. В самое ближайшее.

— Рома, я не могу поехать с тобой. Так, наверное, поступила бы Лада. А я не могу.

— Я помню, тебе в понедельник на работу.

— Зачем ты?.. — Я вздохнула, головой качнула, потом взялась за ручку чемодана. Правда, напоследок попросила: — Не злись на меня. Я просто хочу домой. — Вдруг усмехнулась, от пришедшей в голову мысли. — Смешно будет, если Лада встретит тебя дома.

Его взгляд был едким и неприятным.

— Зависит от того, сколько денег на дорогу ты ей дала. Может задержаться по пути.

Я затравленно глянула на него, сердце скакнуло, а сказать я ему больше ничего не смогла. Даже банальное «до встречи» казалось глупым и неуместным. Рома так смотрел на меня в этот момент, обвиняюще и насмешливо, и мне не хотелось помнить этот взгляд. Я развернулась и пошла прочь, радуясь, что довольно быстро удалось затеряться среди людей. Смотрела прямо перед собой, до боли в глазах, изо всех сил слёзы сдерживала, но один раз всё же пришлось поднять руку и вытереть их. Но после этого лишь выше вскинула голову, и сделала глубокий вдох, как только оказалась на улице. Остановилась. Неожиданно поняла, что я ночью, в чужом городе, с чемоданом. По какой-то странной, непонятно когда выработанной привычке, оглянулась за свою спину. Но Ромы за ней больше не было.

Я медлила ещё секунду, другую, а потом пошла через площадь к остановке. Привычная дорога из аэропорта, и можно попробовать притвориться, что я возвращаюсь из отпуска, как бывало уже не единожды. И не буду думать о Романе Евгеньевиче, представлять, как он сидит в зале ожидания, как садится в самолёт и улетает в свой город, в свою жизнь… Я устала и хочу спать, а дома окажусь только через несколько часов. Но есть чему порадоваться, хотя бы малость: я как раз успеваю на утренний «Сапсан», не придётся добираться на электричке.

Но, не смотря на усталость, в поезде я так и не смогла уснуть. Сидела, прижавшись виском к прохладному стеклу, и наблюдала, как начинается новый день. Солнце встаёт, всё просыпается, ночь уходит и уносит с собой все страхи и переживания. Хотелось бы, чтобы было именно так — ночь прошла, и тревоги ушли.

— Липа, ты вернулась! — У подъезда меня встретила соседка, собравшаяся на работу. Я как раз забрала у таксиста свой чемодан, что он вытащил из багажника, поблагодарила его, и направилась к подъезду, а тут тётя Люда навстречу попалась. Пришлось ей улыбаться. — Как отпуск? Понравилось?

— Бесподобно, — пробормотала я себе под нос. Такси развернулось и уехало, а я навалилась на ручку чемодана. Посмотрела на дом, в котором прожила всю жизнь, вокруг огляделась. За прошедшие две недели ничего не изменилось. Разве это плохо? Привычная обстановка должна вносить спокойствие и размеренность в жизнь человека.

— Где была?

— На море. В Сочи.

— И как там? — Тётя Люда, которая за свои пятьдесят лет дальше дома свекрови под Петушками никуда не путешествовала, всегда живо интересовалась у всех знакомых, куда они ездили и что видели.

— Хорошо, — кивнула я, втаскивая чемодан на ступеньки крыльца. Почему он такой тяжёлый?

Куда тяжелее, чем был, когда я уезжала в Нижний. — Отели, стадионы, парки… И народа, не меньше, чем в Олимпиаду.

— Надо же. Народ у нас курортничает. Кому-то всё нипочём.

Кажется, соседка позабыла о том, что торопилась на работу, ей хотелось поговорить со мной про Сочи и курорты, но я к этому моменту уже добралась до двери подъезда, тёте Люде на прощание улыбнулась и поспешила скрыться с её глаз.

В квартире было душно. Перед отъездом я дала ключи Свете, чтобы она иногда заходила проветривать и поливать цветы, но воздух в квартире, не смотря на старания подруги, был тяжёлый. Я первым делом распахнула настежь все окна, оставив чемодан в прихожей, и устало опустилась в кресло. Осмотрела комнату, в которой со времён моего детства, мало что изменилось. Я не хотела ничего не менять, на стенах до сих пор висели дорогие бабушкиному сердцу фотографии в тяжёлых рамках, одну стену занимала антикварная горка, полная дефицитного в советские времена фарфора и хрусталя, а напротив пианино. Ему было лет семьдесят, не меньше, и в последние годы, после бабушкиной смерти, я на нём не играла. Оно было расстроено, и я была расстроена. Наши с ним настроение и возможности, так сказать, совпадали. Посмотрела на старинные часы с маятником, и пришла к выводу, что Ромка уже в Нижнем. Наверняка. Но тут же запретила себе о нём думать. Вот только снова захотелось плакать, я даже носом печально шмыгнула, но нашла себе оправдание: я устала, мне нужно поспать. И слёзы именно от усталости.