Артюша Клинопопов видел этот горб. Он испытывал в душе чувство удовлетворения. Он думал: так даже лучше, что он не умер… Чуча с ним еще наплачется… О да!

Никогда с тех пор Артемий Клинопопов не испытывал чувства жалости к детям. И в этом грубый толстый полицейский был прав.

Клинопопов усилием воли сфокусировал свой взгляд на лице грубого полицейского. Поднял руки и в смиренном жесте возложил их на руку Гущина, наказывающую и унижающую его.

– Федор Матвеевич, отпустите его! – воскликнула Катя.

– Говори, как было дело, – прошипел Гущин.

– Федор Матвеевич! – Катя кинулась их разнимать.

Ее испугал этот странный клинч, в котором они сошлись. Ее испугало лицо Клинопопова.

– Ничего не было, – прошелестел тот. – Полковник, вы что, хотите меня убить?

Гущин дернул его что есть силы и ударил головой о мягкий брезент палатки. Ткань рубашки Клинопопова треснула.

– Федор Матвеевич! – Катя вцепилась в Гущина сзади. – Отпустите его!

Гущин отшвырнул Клинопопова – тот ударился об упругий брезент. Боли он не испытывал. Чувство сладострастия нарастало в нем великой волной.

– Федор Матвеевич, прекратите! – Катя бросилась между ними. – Вы так только хуже делаете – для себя и для дела.

Клинопопов удержался на ногах.

– Ударьте меня, – сказал он кротко. – Я подставляю вам другую щеку, ну? Христианские мученики терпели от язычников и не такие вещи, и это лишь укрепляло их дух.

– Лицемерный негодяй, – бросил ему Гущин.

– Да, да, оскорбляйте меня, бейте! – в тоне Клинопопова сквозило торжество. – Я знаю, кто вы. Я вижу вас насквозь. С детства ненавидел таких, как вы. Я научился противостоять вам, я сильный.

Он снова был маленьким Артюшей, исподтишка наблюдающим за тем, как враг его Чуча возил в коляске своего искалеченного горбатого братца-урода.

Так даже лучше, что он не умер…

Он вспомнил лицо Гарика, когда все суетились возле него там, в каминном зале, после того как спасли из воды. Он стоял за дверями, не совался в каминный зал, но видел все. Лицо врага как восковая маска отчаяния и боли.

Так даже лучше, что он не умер…

– Как только я покину это место, а это случится очень скоро, полковник, – сказал Артемий Клинопопов, – я с вами посчитаюсь. Я дойду до вашего министра. У меня есть свидетели того, как вы со мной обошлись.

Катя увидела, что он кивает куда-то назад, и обернулась.

На пороге палатки стояли Спартак Раков и оперативник.

– Феликс Георгиевич срочно просит вас прийти к нему в кабинет, – выпалил Раков. – Говорит, дело не терпит отлагательств!

– Чего ты суешься, когда мужики разговаривают? – прошипел полковник Гущин так тихо, чтобы Спартак Раков, за которым они быстро шли к дому, не услышал.

– Когда один мужик прессует другого, – огрызнулась Катя. – Я понимаю, вам хочется, чтобы это Клинопопов оказался убийцей. Но у вас… у нас против него доказательств не больше, чем против остальных. И пресс ваш делу не поможет, только еще больше все запутает.

– А ты видела, что он в какой-то момент почти поплыл?

Катя видела это. Возможно, если бы Гущин еще поднажал и их не прервали, то…

– Вы его ненавидите, Федор Матвеевич.

– Лживое мракобесное дерьмо.

– Пусть так. Он скользкий тип. Видели, как он вывернулся? Орать на него без толку, мне показалось, что ему это даже в кайф. Раз орем, значит, мы против него бессильны. И потом, этот ваш пресс – это легкий путь. А в этом деле нет легких путей. Дело очень сложное. И мне кажется, что мы…

– Что?

– Мы до сих пор не представляем всей его сложности.

Ты не заметил ничего странного?

Катя вспомнила свой вопрос Мещерскому и чуть не озвучила его, но прикусила язык.

Гущин ничего не сказал, только сердито сопел. Так, молча, они и вошли вслед за Спартаком Раковым в дом – в тихий, ярко освещенный дом-дворец, поднялись по лестнице и попали на хозяйскую половину, где Гущин уже успел побывать. Но на этот раз Раков указал ему не на двери приватной гостиной, а на двери кабинета Феликса Санина.

Они вошли. Обстановка здесь была весьма вычурной – все та же бьющая в глаза роскошь. Ткань обивки диванов и кресел от Гуччи, тяжелые шторы, белый письменный стол антикварного вида. На полу, на наборном паркете, распласталась медвежья шкура. Злые стеклянные глаза медведя смотрели в угол, на стоящего перед большим сейфом Феликса.

Дверь сейфа была открыта. Феликс обернулся.

– Полковник, меня ограбили, – сказал он растерянно.

Гущин пересек кабинет, Катя последовала за ним. Сейф был с толстенной дверью, похожий на банковский бронированный. На верхних полках – документы и бумаги. На нижних – множество алых, черных и прочих цветов сафьяновых футляров и коробок, и все раскрыты и пусты.

– Что случилось? – спросил Гущин.

– Обчистили сейф. – Феликс указал на пустые коробки. – Я полез за документами, которые вы просили представить. И обнаружил… вот… смотрите сами.

Гущин осмотрел дверь сейфа.

– Следов взлома нет.

– Его невозможно взломать. Так меня уверяли в фирме, которая его устанавливала. Его просто открыли.

– Что пропало?

– Коллекция моих часов, – сказал Феликс. – Их у меня восемнадцать – разных фирм, в основном швейцарских… и с бриллиантами тоже… И еще камни. Я покупал драгоценные камни. Их тоже взяли.

– А деньги?

– Я их здесь не держу.

– Когда вы в последний раз открывали сейф? – спросил Гущин.

– Накануне… когда все это началось.

– Точнее.

– Двадцать восьмого утром. Где-то в одиннадцать, положил туда документы. Все было в порядке.

– За пару часов до того, как приехали клиенты клуба «ТЗ»?

– Да, – ответил Феликс, – может, это было в половине двенадцатого, но не позже, потому что я уже начал отправлять лишнюю обслугу в отпуск. И больше в кабинет не заходил.

– Когда отключили камеры видеонаблюдения в доме?

– Как раз в это время – двадцать восьмого, где-то после двенадцати. Это оговаривалось в условиях контракта с клубом, я же вам рассказывал.

Гущин снова осмотрел сейф.

– Замок не электронный, – констатировал он.

– Швейцарская механика, я не доверяю электронике. Они уверяли, что этот наборный механизм с кодом невозможно взломать. Я… полковник, я не понимаю… По сравнению с тем, что произошло с моим сыном и няней Светланой, это не так уж важно, однако… Я не понимаю.