Шорох…

Катя напряженно вгляделась во тьму леса. Нет, показалось… Сколько же она здесь торчит одна? Она достала мобильный – прошел час десять минут с тех пор, как Гущин ушел в ночь. Кате хотелось прислониться к чему-нибудь – к стволу, например. Ноги устали, спина ныла. Но вокруг был только ельник, колючие лапы, хвоя.

Катя раздвинула ветки и увидела совсем другую ночь.

Ночь над водой. Ночь на Истре.

Гладь воды, полоска песчаного пляжа. Огоньки вдали – так далеко, там, за большой водой. Огоньки дачных поселков, отеля «Мистраль», коттеджей, особняков. Все это там, не здесь.

А здесь так тихо…

И эта луна – низко, над самым лесом. Яркая и мутная одновременно, такая внимательная, пристальная, любопытная луна. Она смотрит на свое отражение в воде. На эту серебристую лунную дорогу, которую так любили изображать художники и так любили воспевать поэты… романтики… Эмиль Ожье… И мистики пялились на этот колдовской лунный морок и обсуждали вещи, не к ночи будь помянутые.

Луна словно пульсировала, словно разбухала и потом сжималась. Свет ее то становился предельно ярким, то вдруг мутнел, тускнел. Луна вела себя как диск гипнотизера в умелых руках.

Катя ощутила необъяснимое беспокойство. Что-то словно накатывало из этой ночной тьмы, рассеченной лунной дорожкой, дрожащей, дробящейся на отдельные фрагменты, то обрывающейся, то соединяющейся вновь на поверхности спокойной воды.

Катя почти с трудом отвела взгляд от этой мутной яркости – темнота. Как темно в лесу! Эти тени… недаром кто-то совсем недавно вспоминал Лесного царя…

Неужели ты не видишь, там, там, в этой сумрачной тьме…

Она ощутила, что против воли взор ее снова обращается к воде, вперяясь в отражение светящегося диска. А диск – это утонувшая луна… Нет, лицо утопленника… Лицо Гарика Тролля, когда он умирал, наглотавшись воды… Нет, лицо ребенка, вдыхающего покалеченным горлом свой последний воздух… Нет, чье-то другое лицо… другое, искаженное такой мукой, какую дарит только смерть… удушье…

Mein Vater, und hörest du nicht…

Тихо, очень тихо, почти на ухо интимно…

Шипящие согласные, как и тогда в галерее…

На побережье моем много пестрых цветов…

Песчаный берег, плеск воды. Луна, эта луна-утопленница вот-вот, словно белесый краб, выползет на берег…

Отец, отец, неужели ты не видишь – там, там, в этой сумрачной тьме…

Я ему не отец…

Рябь на воде – словно кто-то бросил пригоршню золотых монет, и они канули… Капли, словно жемчуг, словно перлы… Рябь, рябь, луна двоится, троится, пропадает, возникает там, в глубине…

Это не вода, это память…

Это подсознание.

Нет, это морок, ночное колдовство. Это глюки, это страх, это усталость, это… бог знает что это такое, черт знает что это такое, Лесной царь знает что это такое, и павлины… павлины…

Золото, перлы и радость сулит…

Золото…

Перлы…

Катя без сил опустилась на мокрую траву, уколовшись о хвою. Голова кружилась, и глазам был нестерпим этот настойчивый, любопытный, всезнающий, злой взгляд луны.

Снова послышался шорох. Совсем близко. Хрустнула ветка.

Катя закрыла глаза.

Снова шорох.

Кто-то был совсем рядом. Кто-то подкрался к ней из лесной тьмы.

Она резко вскинула голову.

Тень на фоне кустов.

Тень пересекла узкую прогалину между зарослями и направилась в сторону одиноко стоящего кривого дерева. Двигалась она медленно, очень осторожно.

Остановилась, прислушалась.

Катя медленно поднялась, она вглядывалась во тьму. Тень… это не чудовище с картины… это человек. Человек, ступающий почти бесшумно. Человек, старающийся, чтобы его никто не увидел, не заметил, не остановил.

Вот он быстро и решительно направился к дереву. И остановился возле него. В этот момент луна, как нарочно, осветила дерево, и стало видно, что его старый ствол с обглоданной корой изуродован дуплом – оно зияет как черная рана.

Человек копался в этой древесной ране. Вот он что-то достал, какой-то немаленький, увесистый предмет. Зажал его под мышкой. Огляделся по сторонам – осторожно, как волк, и хотел было нырнуть в кусты…

– Стоять, ни с места!

– Стоять на месте! Иначе будем стрелять!

Требовательные мужские голоса. Голос полковника Гущина. Голоса оперативников.

Лес был не так уж тих и безлюден, как померещилось Кате.

На застывшую фигуру направили лучи карманных полицейских фонарей.

В их неверном свете Катя увидела сначала лишь темное пятно. А потом лицо.

Она узнала его.

Треск ветвей, топот.

К человеку у дерева бежали оперативники. Вот они окружили его.

Он поднял руки. И уронил предмет, зажатый под мышкой, на траву.

Пятно света от полицейского фонаря ползло по траве и остановилось на упавшем предмете. Это была вместительная женская сумка, похожая на мешок, из бордовой искусственной кожи.

Полковник Гущин махнул фонарем одному из оперативников, и тот извлек из кармана резиновые перчатки, натянул, присел на корточки и открыл молнию сумки – так чтобы все увидели, что там.

Часы, часы, часы – черные циферблаты, усыпанные бриллиантами, часы розового и белого золота, часы из платины, швейцарские хронометры, «ролексы», коллекционные экземпляры. И тут же пластиковый пакет, набитый драгоценными камнями с ювелирными бирками. А еще золотые браслеты, толстые золотые цепи, мужские перстни-печатки.

– Мужские часы, – сказал полковник Гущин, выделив лишь один вид украденного, – я так и думал.

И он резко направил луч фонаря в лицо задержанного.

Спартак Раков сощурился – он не мог прикрыть глаза руками, на него уже надели наручники.

На Ракове были камуфляжная куртка и брюки, на ногах – армейские ботинки. Седой ежик волос стоял дыбом. Раков щурился и мигал, но не произносил ни слова.

– Возвращаемся, – приказал Гущин.

Они вышли на дорогу, там уже ждали полицейские машины, успевшие вернуться по запросу рации. Ракова затолкали в одну из них. Катя на негнущихся ногах подошла к другой. Оглянулась через плечо – луна над темной водой снова стала тусклой, словно размытой.

– Я думал, дольше придется ждать, – сказал Гущин, открывая ей заднюю дверь машины. – Считал, если сообщник и пойдет барахло перепрятывать, то где-нибудь часика в три, а то и позже. А он не вытерпел. Или рассвета побоялся. Решил сразу махнуть в лес, как только мы уехали. Между прочим, те, кто за домом следил, его не видели. Он сумел проскользнуть незаметно и ни главным, ни черным входом не воспользовался. Наверное, прошел через гараж и сразу побежал к лесу. Ты что молчишь?