Когда дворецкого препроводили в покои, Альвизе, отложив в сторону газету, встал спиной к роскошному мраморному камину, заложив руки за спину и широко расставив ноги. Ему казалось, что он знал причину появления здесь дворецкого Филиппо.

— Ты пришел сообщить мне, что моя свояченица скончалась?

— Нет, синьор, хотя доктор прибежал во дворец сегодня, едва наступил вечер, и вообще, столько у нас суеты. Я пришел к вам по поводу моего господина синьора Челано. Если верить синьоре Торризи, синьор Челано сейчас заперт в мраморной гостиной, в этой потайной комнате, вход в которую из его спальни.

— Что-о? — Глаза Альвизе недоверчиво прищурились. — Синьоре Торризи? Что ты тут мне небылицы рассказываешь? Хочешь, чтобы я в эту чушь поверил?

Дворецкий, казалось, оскорбился.

— Синьор! Я отвечаю в доме Челано за всех слуг и лакеев! Я честно заявляю вам лишь о том, что точно мне известно или что мне пришлось видеть воочию. Синьора Торризи проникла во дворец под предлогом доставки масок для синьора Челано из лавки Савони и внезапно взяла все в свои руки.

— Что за дьявольщина такая?

— У вас есть еще один ключ для той, второй, внутренней двери, которая за шкафом в спальне синьора Челано? А то мы уже пытались ее взломать и ломом, так и лом ее не берет.

— Нет у меня такого ключа. — Альвизе, отойдя от камина, нервно ходил по гостиной. — Пошли, остальное расскажешь мне по дороге.

Осмотрев плоды работы над дверью в мраморную гостиную ломом и топорами, побеседовав с доктором, представившим ему полный отчет о происшедшем, Альвизе направился к больной. Надо было по крайней мере выставить эту нахалку Торризи из их дома, да и попытаться отпустить пленницу, игравшую роль Элены. Филиппо явно не обойдется без его помощи, когда его вызволят оттуда. Следовало бы поставить об этом в известность и Алессандро, его тоже нельзя не принимать во внимание. Альвизе очень хорошо мог представить себе, как отреагирует его брат-кардинал на скандал, связанный с именем Челано. Ведь на дворе уже был восемнадцатый век, а не четырнадцатый, когда любые кровавые дела были способны даже скорее прославить имя дворянина, не то что очернить его.

Сестра Джаккомина открыла на стук Альвизе Челано и, явно не собираясь впускать его в спальню Элены, вышла ему навстречу, плотно прикрыв за спиной дверь.

— Доктор запретил мне пускать кого-либо к ней! — тоном, не терпящим возражений, заявила она.

— Я здесь не для того, чтобы навещать больных синьор. Я пришел заявить вам о том, чтобы синьора Торризи, а мне доподлинно известно, что она находится здесь, немедленно покинула пределы дворца.

Это вызвало весьма бурную реакцию сестры Джаккомины. Она бросилась в настоящую битву с Альвизе. Ее статус не позволял ей демонстрировать свой гнев, но, если речь заходила о защите прав выпускницы Оспедале! Ну уж нет! Она с пеной у рта доказывала, что Мариэтта — опытная сиделка, назначенная самим доктором Грасси ухаживать за Эленой, и она тоже, что Мариэтта — опытная сиделка, что знает толк в том, как ухаживать за больными, что она близкая подруга синьоры Элены Челано с самого детства, и вообще здесь идет речь о жизни и смерти!

— Или вы действительно жаждете, чтобы мечта вашего злодея-братца преждевременно вогнать Элену в гроб стала явью?

Альвизе поднял вверх руки, признав свое поражение. Пока. Эта кругленькая, как головка сыра, монахиня может стать очень серьезным свидетелем обвинения против Филиппо, и было бы просто самоубийственно глупо вступать с ней в конфликт.

Оставив ее в покое, он отправился встретиться с Минервой, которой Филиппо уготовил роль Элены.

— Я уже все рассказала, все без утайки, — всхлипывала она, страшно запуганная угрозами и обещаниями отправить ее в камеру пыток и горько сожалевшая о том, что решилась поучаствовать в этом спектакле, обернувшемся тяжким, преступлением, раздосадованная тем, что ей пришлось подписать письменное признание. — Это не моя вина, что синьор Челано задумал погубить свою жену таким жестоким способом. Он нам сказал, что просто хочет ее проучить, не желая, чтобы это стало достоянием широкой публики, и когда она станет сговорчивее, он непременно освободит ее.

— Не лги!

Ее голубые глаза утопали в слезах.

— Я и не лгу! Я клянусь вам, что говорю чистую правду! Синьор Челано говорил, что это не продлится долго. Думаете, мне нравилось сидеть там взаперти? Мне и самой уже стало казаться, что это меня наказывают, а не синьору Челано. Я чуть не свихнулась от скуки. Для Джиованны — для той, что с гуся вода — она-то могла время от времени выходить из этого дворца. Я же лишь два раза вышла в свет. Ах как мне было страшно — ведь он грозил, что отправит меня в тюрьму, если я убегу. Ох, какой же страшный человек этот ваш братец!

Альвизе прекрасно понимал, что это убогое создание — не больше, чем жертва этих запутанных махинаций его брата Филиппо, но продолжал настаивать на своем.

— Ты не могла не чувствовать, что все это чрезвычайно подозрительно, что от тебя скрывают что-то серьезное?

Глаза ее беспокойно забегали.

— Да нет, нет же! Я ничего, ничего не подозревала.

Его терпение было исчерпано. Собственно, она ему все выложила, что он желал знать. Он открыл перед ней дверь.

— Убирайся!

Она на мгновение бросила на него полный недоумения взгляд, затем бросилась наутек. Но он, поймав ее за полу накидки, притянул к себе и угрожающим шепотом произнес, глядя ей прямо в глаза:

— Одно твое слово о том, что ты видела или слышала в этом дворце и… — он сделал паузу. — И ты однажды утром всплывешь в каком-нибудь из каналов. Ясно?

Отшвырнув ее от себя, Альвизе стоял и смотрел, как Минерва, путаясь в полах платья, стремительно сбегает вниз по лестнице.

В розовой мраморной гостиной Филиппо пытался уползти от того места, куда свалился, несмотря на страшную боль во всем теле и в особенности в ноге, ему все же ценой невероятных усилий удалось освободиться от сковывающих движения складок упавшего занавеса. Это был тяжелый труд — сантиметр за сантиметром взбираться на ступеньки, ведущие вверх, к выходу. Он не особенно беспокоился по поводу своих ран — они были далеко не смертельны, но знал, что не сможет самостоятельно передвигаться очень и очень долго. Это еще хорошо, что он, падая, свалился не на мраморный пол, а на превратившийся в мягкую кучу занавес, иначе он неминуемо бы сломал шею.

Боль донимала его, но он был закаленным человеком. Ему не раз в жизни приходилось терпеть и боль посильнее. Вряд ли его последняя стычка с Антонио Торризи имела своим результатом страдания меньшие, чем те, что он переживал в эту минуту. Его неуемная сила воли и, кроме того, недюжинная физическая сила, помогали ему на одних изодранных в кровь локтях добраться почти до дверей — ноги отказывались повиноваться ему.