— За что? Что он вам сделал? И Мамонов, и моя подруга?

— Пусть все уйдут. Мне осталось полчаса, и я не успею…

Я умоляюще посмотрела на сидящих мужчин, Пурикордов встал и, поколебавшись, открыл дверь. Карпухин вышел вслед за ним. На пороге он обернулся: в глазах светилось беспокойство.

— Говорите, Ангелина Михайловна, нас никто не потревожит.

— Да, я признаюсь в убийстве трех человек — это сделала я. Но у меня не было к ним ни вражды, ни ненависти, я действовала по повелению свыше, ибо, если не остановить их, еще большая беда охватила бы Россию. Мне сейчас стало ясно: я великая грешница. Никакая цель не оправдывает убийства безвинных людей, и поэтому я виню и наказываю себя смертью.

Пурикордов рассказал вам только часть правды о тайной масонской ложе, стремящейся направить все свои силы на то, чтобы в многострадальной стране воссияло торжество справедливости. Нельзя позволить родине раствориться во тьме веков, как пропали Древний Египет и Атлантида.

Пурикордов, рассказывая о масонах и императоре Павле, нарисовал только внешнюю, открытую сторону. Я же была посвящена в таинства, к которым имели доступ лишь несколько человек в государстве.

Император Павел Первый был отмечен божественным перстом, ему были понятны скрытые мотивы, движущие людьми, и он часто впадал в печаль или в буйство, не в силах объяснить, что он видит насквозь злых и продажных царедворцев, окружавших его. Оторванный в младенчестве от матери, не любившей его, он был воспитан теткой, Елизаветой Петровной, дочерью Петра Великого. Павел не знал отца, убитого гвардейцами, а мать, более занятая фаворитами, нежели сыном, стала для него примером того, как не надо властвовать в России. И поэтому, взойдя на трон, он старался улучшить жизнь в России, быть царем не для придворных, а для народа, дать послабление в налогах, права всем, без различия сословий, и от этого его крепко невзлюбила высшая аристократия.

Знаете ли вы историю железного ящика? Павел приказал повесить на дворцовую ограду ящик с прорезью, чтобы каждый мог бросить туда челобитную. И неважно, от кого это письмо: от крестьянина, купца или дворянина, оно попадало на стол государю и тот вершил правый суд. Как же боялись все, отягощенные нечистой совестью, этого ящика…

Однажды Павлу было видение. Темной безлунной ночью он вдруг оказался на безлюдной набережной Невы. Холодный ветер пронзал его до дрожи, но Павел не чувствовал страха. Внезапно ветер стих, и в кромешной темноте он услышал звук неторопливых тяжелых шагов, приближающихся к нему. Когда же шаги стихли, Павел увидел, что перед ним, в тени огромной чугунной статуи, стоит сам государь Петр Алексеевич. «Бедный Павел!.. — произнес венценосный призрак. — Бедный Павел…» «Государь! — воскликнул Павел. — Как быть? Скажи мне, что будет с Россией?» «Я дам тебе талисман династии Романовых, — сказал Петр. — Пока он будет в надежных руках, невидим и защищен от врагов, ничего не будет угрожать ни России, ни Романовым. Но бойся, если талисман пропадет!.. Бедный Павел!.. Бедная Россия!..»

И с этими словами призрак стал бледнеть, пока совершенно не исчез, а у подножия статуи Павел нашел шкатулку. Там лежали мужской перстень и женская брошь, с одинаковым рисунком на обоих предметах: три звезды, символизирующие зарождение, взлет и закат династии Романовых.

Когда видение ушло, император Павел Первый обнаружил себя сидящим в кресле своей опочивальне. В руках он сжимал шкатулку.

В тот же день он созвал ложу, членом которой состоял, и самых доверенных лиц назначил хранителями талисмана. Император рассказал им о пророчестве Петра Великого и приказал оберегать сию тайну. Хранители поклялись беречь шкатулку, как зеницу ока, и Павел дал им право прибегать к любым мерам, вплоть до уничтожения свидетелей, дабы ни одна живая душа, кроме посвященных, не знала о существовании талисмана. Одной из хранительниц петровского дара стала моя прабабка, потом ее дочь, графиня Рогнеда Скарлади, потом мать и, наконец, я. На мне эта цепочка скоро оборвется. Я не смогла спасти талисман, и обязана умереть…

Речь ее стала прерывистой, она тяжело дышала, лицо раскраснелась. Я развязала последние веревки и с трудом, но все-таки перенесла ее на кровать.

— И все же я не понимаю, причем тут Иловайский? — спросила я недоуменно.

Перлова отпила немного воды из другого стакана, поднесенного мной, и продолжила:

— Ранним промозглым утром одиннадцатого марта 1801 года шестьдесят заговорщиков ворвались в Михайловский замок и убили государя. Погиб также один из хранителей талисмана, камер-гусар, защищавший вход в спальню царя. Талисман исчез.

У меня нет никакого сомнения в том, что последний вздох Павла пришелся на то мгновение, когда кто-то из убийц обнаружил петровскую шкатулку, ведь талисман нельзя было выносить на всеобщее обозрение. Он должен был храниться вечно, скрытый от глаз, и никто не смел к нему прикасаться, словно к плодам древа познания Добра и Зла. Ослушнику грозила смерть!

Хранители, в том числе и моя бабка, графиня Скарлади, потратили неимоверные усилия на то, чтобы найти талисман. Поиски осложнялись тем, что среди заговорщиков было много масонов из многочисленных лож, и узнать, в какую из них попала шкатулка, не представлялось возможным. Наконец выяснилось, что следы вели в масонскую ложу «Овидий».

Удача улыбнулась моей матери: она познакомилась с матерью Косаревой и узнала, что у той хранились письма Пушкина, посвященные ей. Матушка очаровала Косареву, подружилась с ней, а потом забрала себе письма. Дело в том, что, по рассказам Косаревой, Пушкин называл ее своим талисманом, и это могло не быть совпадением, зная осведомленность поэта в масонских делах и его невоздержанность на язык. Так надо было, на другой чаше весов лежала судьба династии.

К сожалению, в письмах не обнаружились следы, ведущие к талисману, да и совпадение оказалось лишь совпадением.

Ее поиски оборвались на бароне Шпицберге, казначее ложи «Овидий», который, по слухам, видел перстень с тремя звездами. Но он долгое время был заграницей, найти его не представлялось возможным, а когда вернулся, то построил себе особняк, в котором заперся отшельником. Да и нашли его случайно, только потому, что он, из-за какой-то нелепой гордыни, приказал высечь на фасаде тайный знак — три звезды и латинский девиз, вставив их в свой фамильный герб с волком и щитом. Один из матушкиных собеседников, будучи родом из этих мест, рассказал ей, что на высоком холме выстроен особняк некоего барона с фамильным гербом.

Моя мать тут же узнала герб и решила, что удача ниспослана ей свыше. Она рассказала о находке посвященным. Но, как ни старались вольные каменщики, Шпицберг умер в своем доме, так и не допустив до себя никого из стучащихся в дверь.

Но матушка не отчаивалась и готовила меня в хранительницы, как она, ее мать и бабка. Я выросла и приняла на себя служение, прошла инициацию в одной из лож, но свое настоящее назначение в жизни никому не открывала.

Иловайский и Пурикордов служили братьями в нашей ложе. Первый занимался пожертвованиями и поиском меценатов, а второй — привлечением новых членов в ложу. Мысль о том, чтобы подарить Пурикордову скрипку Амати и с ее помощью опутывать своей велеречивостью и прекрасным музыкальным исполнением экзальтированных дам света с тугими кошельками, принадлежала мне.