Пировали друзья долго, никуда не торопясь, и потому спать легли, когда уже пропели первые петухи, но выспаться им толком не дали. Едва рассвело, как в ворота терема усиленно забарабанил измученный гонец, не соскочивший, а, скорее, сползший с взмыленной лошади.

– Беда, княже, – доложил он, с трудом шевеля замерзшими губами и из последних усилий тараща красные от недосыпа глаза. – Черниговцы Дон перешли. Ныне селище Пеньки зорят. Наши, как воевода повелел, по соседям сразу, а меня сюда вот. Насилу добрался.

И с этими словами он, как куль, свалился прямо у порога.

– И что за наказание, – ворчал вполголоса Вячеслав, седлая коня. – Как выпьешь, так наутро обязательно вводную подкидывают. Ну, хоть совсем завязывай.

Однако лошадей, невзирая ни на что, он оседлал быстро, не забыв прихватить и запасных, а на прощанье даже успел ухитриться озорно подмигнуть заспанной девке, ошалевшей от утреннего переполоха.

… Провидение предвидит,

А не решает ничего за нас!

Пред нами две дороги: впереди

Ждет нас успех и радость или горе

И неудача. Выбираем мы…

Е. Ростопчина

Они вышли рано утром. Снег еще отливал легкой синевой, временами отсвечивая чем-то неприятно желтым. Виной тому была огромная багровая луна, сумрачно глядящая на вытянувшуюся в сторону черного сурового леса длинную цепочку всадников.

Две сотни человек. У каждого – заводная[70]лошадь, к седлу которой приторочен вьюк с небольшой воилочной подстилкой, чтобы можно было улечься на снегу, и прочим нехитрым скарбом, включающим бронь, которую надевать не спешили – рано.

– Подождать бы еще пару седмиц, – буркнул вполголоса один из всадников, едущих впереди, с толстым носом, похожим на грушу.

Когда-то именно за это сходство его так и прозвали – Груша, прилепив имечко на всю жизнь. Он не обижался.

– А почто ждать-то? – поинтересовался у него совсем молодой дружинник, который держался почти рядом со своим опытным товарищем, уступая ему всего на какую-то четверть конного корпуса, да и то из уважения.

– Видал, луна-то какая? – проворчал Груша.

– И что с того? Нам же ехать лучше, раз все видно, – не понял молодой.

– Вот-вот. У тебя что имечко Спех, что сам ты – торопыга. А жизни не знаешь. Такая луна добра не сулит. При ней только ведьмам хорошо на шабаше крутиться да колдунам где-нибудь на перекрестке дорог черную ворожбу творить. А для воев вроде нас иное надобно.

– Ты, дядька Груша, о другом помысли, – возразил Спех. – Все равно мы только к утру подоспеем к селищу-то. Так что светит сейчас луна али нет – все едино.

– Вот дурень, – сплюнул в сердцах Груша. – Говорю же, несчастье она сулит.

– А может, не нам, а совсем наоборот – тем язычникам треклятым. Светлые ангелы-то все с нами – и помогут, и заступятся, ежели что. Да и заступаться, почитай, не придется. У них всего дворов с полета, как нам сказывали. Пусть даже по три мужика в каждом дворе, не менее, и то нас больше выходит. А мы ведь на конях, при мечах, при копьях, да тул со стрелами за спиной, – рассудительно заметил Спех. – Только вот как-то неладно в том селище получилось. Сказывали – язычники, язычники. Значит, надобно было крест на них надеть и все. А мы – аки тати. Налетели, пожгли, порубили, в полон взяли. Почему так?

– А это уж и вовсе на твоего ума дело, паря, – засопел недовольно пожилой и украдкой оглянулся по сторонам. – И чтоб я таких речей от тебя впредь не слыхал. То князьям нашим решать, а не нам с тобой. К тому же говорили нам, что ныне точно крестить будем.

Дело и впрямь обещало быть несложным. Всего-то и требовалось пинками загнать закостенелых в смертном грехе язычников в церковь, заставить окреститься, ну и малость пограбить, не без того.

Смущало Грушу только одно. Если бы это было селище своих князей, черниговских, а то оно стояло уже по другую сторону Дона, на рязанской земле.

Конечно, любой правитель своему соседу в таком богоугодном деле всегда готов подсобить, но и тут неувязочка получалась. Ни к кому из тех молодых князей, которые сейчас шли наводить порядок на чужой земле, рязанский князь Константин за помощью не обращался. Тогда выходило, что они идут просто в воровской набег, как тати ночные, а это плохо. Рязанцы могут и на копья вздеть.

Дальнейшие размышления Груши прервал негромкий голос самого старшего из князей – Мстислава Глебовича, сына умирающего ныне в Чернигове князя Глеба Святославовича:

– Не забудь уговор, попик, первое слово в обличении язычников за тобой.

Гнусавый голос попика Груша тоже слышал хорошо, но так и не понял, что он бормотал князю. Скорее всего, выражал какие-то опасения или говорил о том, что его попросту не станут слушать, потому что вскоре его перебил князь Мстислав:

– И не бойся ничего. Видишь, какая с нами сила идет. Давай-ка, двигай вперед, да побыстрее, а то уже околица недалече.

Сизые рассветные сумерки неприметно сменил хмурый пасмурный день. Пелена тяжелых снеговых туч, идущих откуда-то с запада, прочно скрывала солнце, не выпуская его хоть на минуту посветить людям. Лишь изредка там, где имелся небольшой просвет, облака, проплывая на фоне солнца, меняли свой цвет с сизого на розовый и даже багрово-красный. Приметив такое, старый седой Груша еще раз неуютно поежился и подумал: «Не к добру оно».

Естественную границу двух княжеств – Черниговского и Рязанского, которую извилисто очерчивал неширокий в этих местах Дон, они перемахнули уже засветло.

Да, Груша побаивался, но, с другой стороны, если взять тот случай полуторанедельной давности, когда черниговцы ходили зорить селище Пеньки, приметы тоже были недобрые, хоть с полдороги вертайся, но прошло ведь все удачно. Из добычи на долю Груши достался почти новый, хотя и малость куцый овчинный тулупчик, да еще пяток кун, что он нашел под стрехой в одной из убогих хатенок.

В тот раз их тоже вел попик, который уверял, что практически никто из Пеньков в истинного бога не верует, Христа не признает. Так что если даже где кому и встретится икона, то это одна видимость.

Правда, окрестить так никого и не удалось. Лесные бородачи так резво ухватились за топоры, вилы и косы, что, во избежание ненужных жертв среди своих, пришлось тут же брать их всех в мечи. Баб, что помоложе, прихватили с собой, остальных бросили посреди пепелища, но крестить почему-то никого не стали.

После Груша мельком глянул на полонянок и вновь ничего не понял. У тех, что понуро брели, связанные одной веревкой, поминутно спотыкаясь и падая, почти у каждой был на груди дешевенький деревянный или медный крестик.

– Как же так? – ошалело спросил его юный Спех.