на рапорт, врубаешься? Баран! Ты своим блеяньем разложишь целую армию, не то что роту! Хорош пиздеть, доставайте ключи и займитесь делом!

Выдав эту тираду, обычно немногословный капрал Хэмли с пересохшим ртом и белыми от злобы глазами обвел взглядом собравшихся в палатке солдат, обдав ненавистью правых и виноватых. Затравленно глянув на капрала, Плакса благоразумно промолчал. Остальные связисты тоже сочли за лучшее промолчать, занимая свои места. Не стоило дальше заводить капрала, он и так был уже на взводе. Достав свои записи и приготовив карандаши, они холодно смотрели на него — Плакса все же был своим, был одним из них. Вслед за капралом группа старательно выстукивала сообщения. Затем капрал вызвал двоих с ключами, и один из них передавал, а другой отвечал и повторял, в то время как остальные участники занятия просто записывали сообщения.

— А ты ведь уже игрался такими игрушками раньше, — заметил капрал Плаксе.

— Я? Что вы, капрал! — отвечал Плакса с явно показной невинностью. — В жизни к таким штукам не прикасался.

— Да ну! — удивился капрал. — И в телеграфной конторе не работал? Не надо мне по ушам ездить, я ж вижу по твоему почерку!

Капрал был в таком настроении, что угодить ему практически не было шансов, да и люди в своем предчувствии скорой бойни были угрюмы и не очень-то старались. И меньше всех Берн.

— Ну валяйте, шлангуйте, — кивнул капрал Хэмли. — Только знайте, что те из вас, кто не научится работать на ключе, отправятся на линию или будут таскать флажки для визуальной сигнализации.

Дела у них шли все хуже и хуже. Снаружи моросил мелкий дождик, который постепенно перешел в ливень. Угрюмое настроение сменилось тупой озлобленностью, и в головах не оставалось места для остального. Капрал даже не тратил лишних слов, чтобы выразить свое неудовольствие их навыками. Наконец полог над входом в палатку приподнялся, и в проеме появилась тупая и жизнерадостная физиономия капрала Вудса.

— Мине б человеков шестерых для хозяйственных работ… А, капрал? — со всей возможной вежливостью попросил он.

— Да забирай хоть всех этих баранов! — с воодушевлением ответил капрал Хэмли и швырнул телеграфный ключ на свою койку с видом человека, лишенного последней надежды.

К обеденному времени вернулся из госпиталя Шэм, весь мокрый и провонявший йодом. Дождь продолжался, и они весь день торчали в палатках, однако настроение теперь изменилось, и тупая озлобленность на весь свет сменилась скучным безразличием. Этот пессимизм, хоть и был тихим и безмятежным, все же оставался пессимизмом.

Им нанес визит мистер Рийс и отметил, что, несмотря на перерывы в занятиях, вызванные необходимостью исполнения ими прямых служебных обязанностей, результаты учебы можно расценивать как вполне удовлетворительные. Он также отметил Плаксу Смарта как лучшего специалиста по работе на телеграфном ключе, а Мартлоу как самого способного ученика группы. Что касается остальных, добавил он, потребуется еще некоторое время, прежде чем они выйдут на нужный уровень. Без четверти три он сказал капралу, что пора сворачиваться, на сегодня довольно. Если бы погода наладилась, они могли бы провести на местности занятие с сигнальными флажками, но при таком дожде они просидели на ключах всю первую половину дня, и теперь люди устали от монотонных упражнений, час за часом повторяя одно и то же, потеряли интерес и все равно ничему уже не учатся.

Снаружи доносилось унылое шуршание дождя. Когда он немного стихал, шуршание переходило в легкий шелест, за которым можно было расслышать, как через неравные промежутки времени тяжелые одиночные капли падают с деревьев. Время от времени потяжелевшая от дождя ветка медленно склонялась, чтобы внезапным ливнем пролить скопившуюся в листьях воду на брезент, и снова выпрямлялась. Но затишье длилось недолго, дождь снова усиливался, и его шум превращался в низкий гул, в котором тонули остальные звуки. Ветра почти не было.

Мистер Рийс объявил перекур и остался поболтать с ними. Его любили, несмотря на чудаковатость, порывистость и непредсказуемость. Иногда, не теряя достоинства, не роняя авторитета, он все же пытался говорить с ними по душам в надежде выяснить, что они на самом деле думают. Только уверенный в себе человек может позволить себе общаться на равных с теми, кто стоит ниже него на социальной лестнице. Он не выделялся оригинальностью суждений, да и характер его с трудом можно было назвать покладистым, и это давало мало шансов на успешное продвижение по службе. Открой он перед ними душу, полную романтической чепухи, они ужаснулись бы, узнав, сколь безразличны для него вещи, которые они, да и он сам, привыкли считать непреложными ценностями, если не самой сутью бытия. Но им было недосуг взвешивать истинность или ложность его суждений, не имевших для них никакого значения. Они лишь понимали, что люди благородного происхождения живут в мире совершенно иных принципов и ценностей и могут позволять себе странные излишества. И только одно случайное замечание, брошенное вскользь, привлекло их внимание: если погода не наладится, наступ ление будет отменено. При этих словах лицо Плаксы Смарта озарилось лучом надежды.

Все облегченно вздохнули, когда мистер Рийс наконец ушел. Им было легко понять майора Шедуэлла или капитана Моллета, поскольку тот и другой, в конце концов, были просто солдатами — закованными в броню воинами, один на один против целого мира. Оба они были из тех людей, что ежесекундно отчаянно борются за свою жизнь, сознавая, что в крайнем случае можно рассчитывать только на себя, — а если разобраться, то выяснится, что именно в этом и заключается суть товарищества. И в той части, в какой мистер Рийс руководствовался теми же принципами, они уважали его. Но если заходил разговор о патриотизме, самоотверженности и долге, им начинало казаться, что он пудрит им мозги и наводит тень на плетень.

— Братцы, — вдруг сказал Плакса. — Давайте молить Бога, чтобы дождик не кончался!

— А что толку? — резонно заметил Пэйси. — Не пошлют в атаку здесь, пошлют где-нибудь еще. Чему быть, того не миновать, так что скорее бы уж все закончилось. Если помрем, так помрем, и никого это не расстроит, по крайней мере, надолго не расстроит. А если не помрем сейчас, то помрем как-нибудь в другой раз.

— А на хера ты говоришь о смерти? — обиженно отозвался Мартлоу. —