обсудив ситуацию со своей женской натурой и решившись, она бросила колоски, поднялась и произнесла свой приговор.

Им, заявила она, нельзя оставаться на чердаке, это было бы malsaine[109], поскольку хранившееся здесь зерно составляет ее vivres[110] на зиму. При этом и выдавать их полиции ей не хочется. Ей кажется, что они будут в полной безопасности, если разместятся в дальнем конце амбара. Тут она повернулась к Хемфризу и велела ему подниматься. Берн перевел ему речь хозяйки, но тот и не думал подниматься, причем был откровенно нахальным, всем своим видом показав, что ему плевать на ее слова. Его поведение было настолько хамским, что, даже не понимая смысла его речи, она безошибочно уловила в ней вызов своему авторитету. Прежде чем Берн успел вмешаться, она шагнула к Хемфризу и влепила две затрещины — сперва по одной, затем по другой щеке, высказав при этом все, что думает на его счет. Она даже не повышала голоса, и от этого выглядела еще страшнее, словно шипящая на собаку кошка, и готова была броситься на него и пустить в ход когти, если заметит хоть намек на непослушание.

Хемфриз, хоть и был тупым и грубым малым, естественно, не собирался давать сдачи женщине, но было отчетливо видно, что его душит гнев. Берн понял, что пришла пора вмешаться, как и в случае с капралом Гристритом, только на это раз он не стал успокаивать разъяренную женщину, а напустился на разъяренного мужика.

— Ты, сучий потрох, решил тут херню заварить, чтоб нам всем потом разъебываться, — заорал Берн, весь запылав от ярости. — Я второй раз повторять не буду! Взял свои манатки и съебался! Щас с лестницы слетишь!

— А чего ей надо-то?

Хозяйка с шипением придвинулась ближе.

— Ты, бля, идешь или пиздеть будешь? — Берн был уже на пределе. — Догоняй свой сраный мешок!

Он пнул ногой по мешку, тот полетел вниз, а Хемфриз с ворчанием полез следом. Все давно были на ногах, и Берн, повернувшись к Шэму с Мартлоу, тоном, не терпящим возражений, приказал им спускаться вниз. Женщины торжествовали, но на Берна смотрели вполне благосклонно, и он, повернувшись к хозяйке, вежливо осведомился, не найдется ли другого места, где они смогли бы спокойно переждать этот день, а может, и следующий, а может, потом и еще один. В итоге она провела его через двор и показала крохотную комнатенку с цементным полом. Возможно, это была молочная или какая-то другая кладовка. Тут было две двери: одна выводила на узенький газон, отделенный от поля давно не стриженной живой изгородью, а другая — в коридор, в конце которого квартировал военный полицейский.

Берн счел помещение подходящим. Он удостоверился, что хозяйка больше не станет наезжать на Хемфриза, и еще раз, как мог, извинился за него. Она наотрез отказалась пускать Хемфриза в дом, но позволила остаться там, где он сейчас находился, что Берн и передал тому, добавив, что в амбаре ему будет в самый раз. Пусть и этим будет доволен. А вот если попробует снова залезть на чердак, хозяйка верняк настучит полицейскому, который здесь на постое, и тогда пусть Хемфриз пеняет на себя.

Шэма и Мартлоу он позвал в дом. Там он попросил хозяйку приготовить им кофе и заплатил за него. Под кофе они глотнули тщательно припрятанного, но быстро убывающего виски. Было слышно, как в двенадцать часов вернулся полицейский. Следить за ним теперь было проще простого, и когда тот вновь ушел из дома, они смело позволили себе поторчать на улице и немного проветриться. Батальон, к их радости, вернулся уже в четыре, и тогда они просто выскользнули из своего укрытия и смешались с толпой солдат.

Следующий день принес новые блага, поскольку теперь у них появилась возможность для маневра. Проследив за полицейским, пока тот не скрылся из виду, удаляясь в сторону Винкли, Берн на обратном пути заскочил в кабачок и купил бутылку вина, чтобы пополнить запасы спиртного; виски у них оставалось лишь по глотку на брата. Заодно он заглянул к Эвансу, ставшему теперь денщиком нового полковника.

— Ищете приключений на свою жопу! — приветствовал его тот с мрачной улыбкой. За пару глотков из бутылки Берн получил информацию, что назавтра назначены очередные учения, конечно, если не будет дождя — сушиться тут негде, а значит, не стоит рисковать вымокнуть.

На следующий день, едва батальон выдвинулся на учения, припустил дождь, и людей вернули обратно. На этот раз троим прогульщикам было трудновато незаметно слиться с отделением связистов, пришлось для начала как следует промокнуть. Мартлоу даже переборщил с этим, встав под водосточную струю.

Они шланговали уже три дня подряд, однако особой радости это не принесло. В тот же день их отправили в баню при заводоуправлении шахты милях в трех от города. А на следующий день на них обрушился удар судьбы, которая, как правило, не ищет предлогов для раздачи подзатыльников. Во время построения они встали в строй последними, и, хотя опоздали не сильно и другие отделения еще не построились, этот придурок, мистер Рийс, приказал капралу Хэмли записать их фамилии и отправить на рапорт. В половине двенадцатого они предстали перед капитаном Томпсоном. У Берна хватило ума не оправдываться, он лишь упомянул, что их расквартировали достаточно далеко от остального отделения связи, и, ограничившись строгим предупреждением, капитан Томпсон снял обвинение. Мартлоу сделал вид, что до глубины души оскорблен этим дисциплинарным взысканием, на что Берн с усмешкой заметил: «Уж если нам ни за что ни про что влепили четыре недели передовой, то взыскание за дело придется как-то перетерпеть. Сдается мне, что в итоге баланс сравняется».

Сразу после обеда среди солдат искрой побежало волнение, оно передавалось от одной роты к другой, пока не превратилось в восторженное предвкушение грядущих событий. Были отменены все построения, места постоя очищены, и батальону было приказано быть готовым к выдвижению в половине шестого. Они давно уже не совершали ночных маршей, и в этот раз, в кои-то веки, им даже были известны некоторые подробности: им предстояло выдвинуться в направлении на Сент-Поль, там погрузиться в эшелон и отправиться к фронту. Было интересно наблюдать, как эта новость действует на людей. Они собирались кучками, обсуждали предстоящие события, высказывали