— Так что спускайся вниз, — приказал начальник участка, — а я буду за тобой присматривать. Спускайся вниз и принимайся за работу, иначе, черт побери, ты почувствуешь спиной мою палку.

Заключенные не были скованы вместе: покрытая толстым слоем ила почва была слишком скользкой, и один оступившийся мог повалить за собой всю цепочку. Но они не были и совершенно свободны в движениях. На ногах заключенных были цепи, достаточно длинные, чтобы можно было семенить мелкими шажками, но лишавшие возможности бегать. Кроме того, эти цепи постоянно задевали за растительность и камни, устилавшие землю. Точно так же руки были соединены отрезком цепи длиной в двенадцать дюймов, который давал свободу работать, и больше ничего.

Охраняли неприкосновенность плотины пятеро верховых разъезжавших по насыпи с «винчестерами». В любой момент они были готовы обрушить на работавших внизу шквал огня, так что ни о каком бунте нечего было и думать.

— Всем вниз! — послышался властный окрик, и это был сигнал приниматься за работу.

Но начальник участка, нагнувшись к Эрлу, добавил вполголоса кое-что, предназначавшееся только для него одного:

— Ты знаешь, что сказал Великан. Если хочешь, чтобы с тобой обращались как с белым человеком, выкладывай все начистоту. Расскажи ему все, что он хочет от тебя узнать. А до тех пор, пока это не произойдет, ты будешь просто еще одним ниггером. Я волен делать с тобой все, что мне заблагорассудится, лупить тебя палкой по тощей заднице. И так будет продолжаться до скончания века.

Вместе с остальными осужденными Эрл сполз вниз по скользкому откосу насыпи, и тотчас же его поглотила грязь. Даже просто ходить по этой топкой трясине было мучительно тяжело.

Эрл обратил внимание на то, что больные негры, те, у кого помутился рассудок, также находились здесь. Их пригнали конные охранники. Одни сумасшедшие оживленно разговаривали сами с собой, другие обхватывали себя руками за плечи, спасаясь от воображаемого холода, третьи были настолько переполнены яростью, что ничего перед собой не видели. Эрл не мог вынести этого жуткого зрелища. Поскольку многие умалишенные уже успели забыть собственное имя, у них на робах были намалеваны крупные цифры, видные издалека.

— Эй ты, белый парень, — протянул нараспев начальник участка, — иди вместе с остальными ниггерами вон к тому поваленному дереву. Ну-ка, навалитесь на него дружно, а то, клянусь Господом, я хорошенько отлуплю вас всех до одного!

Чавкая по грязи, Эрл добрел до горстки заключенных, окруживших ствол большого наклонившегося кипариса. Они обкапывали корни, обрубали их лопатами, пытаясь освободить упавшее дерево от цепко ухватившейся за него грязи.

Заняв место в кругу, Эрл вместе с остальными начал ковырять землю вокруг дерева. Для того чтобы вонзить острие лопаты глубоко в глинистую почву, требовалось прилагать огромное усилие; комья земли, пропитанной водой, получались тяжелыми. Эрл обладал недюжинной физической силой, но не прошло и нескольких минут, как у него заныла поясница.

Солнце поднималось все выше и выше, пока наконец его лучи не стали поливать несчастных заключенных с беспощадностью жидкого пламени, обжигающего и неумолимого. В воздухе кружили тучи москитов, и в ушах Эрла стоял постоянный гул этих кровожадных насекомых, слетевшихся, чтобы полакомиться его плотью. Пот ручьями струился по лицу. Быстро накатившая усталость лишила Эрла сил, сделав его движения неуклюжими и медлительными.

Один из негров ткнул его в спину.

— Подстраивайся под общий ритм, белый парень. Ты портишь нам всю работу.

Только тут Эрл прочувствовал это. Нечто неосознанное, скрытое в потаенных глубинах, куда не проникала мысль, но тем не менее очень значимое и важное. Заключенные настроились на некий размеренный ритм бессознательно, не задумываясь; они нашли способ согласованным движением подниматься, а затем снова опускаться, и это позволило каждому положить свою боль на алтарь коллективной воли и тем самым, как это ни странно, чуть облегчить ее, сделать более терпимой. Чавк-шлеп, чавк-шлеп, чавк-шлеп.

Лопата взмывала в воздух, словно секира, на мгновение застывала в верхнем положении, а потом обрушивалась вниз с неумолимостью бомбы, взрываясь в земле, разбрызгивая во все стороны комья грязи. Человека настолько захватывало величие происходящего, что он не замечал ничего вокруг а только ставил на лопату одну ногу, загоняя острие еще глубже в землю. Затем следовала короткая пауза, отточенная до совершенства, после чего вырытый ком поднимался, не за счет мышц поясницы, а рывком бедер, и, освобожденный, отбрасывался в сторону.

Чавк-шлеп, чавк-шлеп, чавк-шлеп.

Наконец настал момент, когда один тощий негр, не дожидаясь команды старшего, отбросил лопату и пополз вверх по наклонившемуся стволу, добавляя свой вес к тяжести дерева. Забравшись достаточно высоко, он несколько раз подпрыгнул.

— Черт побери, оно пошло! — крикнул кто-то.

Как раз в это мгновение вес тощего негра помог дереву вырваться из трясины, и оно, обнажая корни, повалилось на дно осушенного болота.

Заключенные не стали ждать, что будет дальше. С упавшим кипарисом разберется команда негров с топорами, которая разрубит дерево на части, после чего третья команда отволочет куски к откосу насыпи и втащит наверх. Наконец подъедет тележка, обрубки погрузят на нее и отвезут, чтобы сжечь.

Однако у Эрла не было времени постигать этот многоступенчатый процесс. Подчиняясь каким-то внутренним командам, в которые Эрл еще не был посвящен, бригада заключенных дружно перешла к следующему препятствию, на этот раз к огромному пню, оставшемуся от сгнившего дуба, и снова принялась за работу. От всего этого веяло духом доисторической охоты, и Эрл вспомнил рисунок, который видел где-то в прошлом, еще до службы в морской пехоте и до войны на Тихом океане, в другой, почти нереальной жизни: рисунок из детской книги, на котором были изображены люди, столпившиеся вокруг глубокой ямы, в которую попало животное, напоминающее волосатого слона, и они тыкали это животное копьями с наконечниками из обтесанных камней. То же самое сейчас можно было сказать про обитателей «обезьяньего дома» и огромный пень; люди окружили своего врага, стараясь убить его, а тот не сдавался, упрямо цепляясь за жизнь, и чем больше люди обкапывали и обрубали корни, тем более отчаянным становилось сопротивление мертвого дерева. Сражение было упорным, ибо скользкая земля не давала надежной опоры и каждый заключенный падал раз десять, больно расшибая колени об узловатые корни и обдираясь о грубую кору. Эрлу в дополнение ко всему этому выпало еще одно мучительное испытание: его ладони, тершиеся о шершавый черенок лопаты, быстро покрылись волдырями.

Работа продолжалась и продолжалась, без поправки на время и температуру, хотя первое медленно текло, а вторая стремительно повышалась. Ничто на свете не было хуже этого: ни заточение в «гробу», ни бои за Иводзиму[21], ни десант на Тараву, когда Эрл брел к берегу полторы мили по пояс в воде, ни Гуадалканал[22], где в течение двух ночей на позиции его роты непрерывными живыми волнами накатывались японцы, ни яростные побои и крики отца. Ибо все эти испытания, по крайней мере, ограничивались самой своей сутью, надеждой на то, что когда-нибудь обязательно наступит конец. Эрл знал, что он или погибнет, или останется жить, повзрослеет и уйдет из дома и тому подобное. Но этому было суждено продолжаться вечно — бесконечному рабскому труду, истощающему физические силы, под бдительным оком не знающих пощады вооруженных охранников в темных очках и широкополых шляпах.