Зубы Риммы стучали о край стакана, как льдинки, и, вместо того чтобы отпить глоток, она опрокидывала в себя все содержимое. Граммов сто пятьдесят. И Ника, опасаясь, что минут через пять актриса будет пьяна в стельку, допытывалась, что же так напугало ее в гримерке – кроме темноты и запертого замка.

– Там была она. Нина.

«Кто?» – едва не переспросила Ника и тут же вспомнила живую гвоздику на сцене, запись «Пионерской зорьки», приемник на чердаке, мертвую пионерку из легенды. И банку бутафорской крови. Несмотря на то что Ника изо всех сил приглядывала за чердаком, никто за этой кровью так и не явился.

– Когда сумерки уже совсем сгустились, я… зажгла свет повсюду. И подошла к окну, прикрыть, из него дуло. И тут из темноты появилась она. В форме, в галстучке… Она так мне улыбнулась, будто мы знакомы. И… она заскочила на цоколь и принялась карабкаться в окно. Она собиралась залезть ко мне в окно! Оно было только приоткрыто, и я… начала захлопывать его, но не смогла. Никак не получалось. Она с той стороны, а я с этой, и… Мне так страшно, так страшно, Ника! Так страшно.

Римма залилась слезами и вцепилась в Нику снова, цепкими плетьми рук обвивая ее плечи и уткнувшись лицом в грудь.

– Сейчас ты в безопасности, – убежденно заявила Ника, поглаживая трясущиеся плечи Корсаковой. Она уже успела заметить, как испуганно Римма взглядывает по сторонам, будто и днем боится увидеть призрачную Нину, в каком-то из углов, в гардеробе, на галерее, стоящую и улыбающуюся ей с того света.

– Мама всегда говорила, что мы цыгане… И нужно всегда быть высший класс, чтобы не остаться вторым сортом. Я ведь высший класс, Ника?

И в Римминых глазах, распухших от слез, в обводке размазанной косметики, было столько надежды, что Ника ответила:

– Конечно, Римма. Ты же самая красивая. Кто, если не ты?

Даже когда Липатова узнала историю от начала и до конца, даже когда Кирилл увез Римму домой, легко подхватив на руки прямо в фойе театра, как новобрачную, когда остальные устали строить догадки и предположения, но так и не рискнули расспрашивать Нику, сама она не могла выбросить из головы образ Риммы. Красавица с бровями вразлет, всегда высокомерная и не очень-то чуткая к окружающим, в эту ночь она забилась в угол, с головой укрывшись старым плащом от ужаса перед тьмой, одиночеством и потусторонним существом, бьющимся в окно. Римма так напоминала Нике ее саму, сидящую в подвале у Мити, что сердце неизбежно переполнялось состраданием к той, кого до последнего времени Ника – теперь можно в этом признаться самой себе – не переносила.

Не отходя ни на шаг от Риммы этим утром, Ника чувствовала, как удивленно следят за ней глаза Кирилла. В другой ситуации это бы произвело бурю, но сейчас внутри запустился какой-то очень расчетливый механизм, отбрасывающий все, не относящееся к сиюминутной действительности. Реальность требовала полного включения Ники, ее внимания и собранности. Вот к чему она пришла, стремясь не касаться жизни и скользить над событиями: она в самой их гуще! Снова. И на нее смотрят, ничуть не меньше, чем на Римму. Снова.

Девушка предпочла бы, чтобы Корсакова не упоминала пионерку при всех, ей вдруг стало больно видеть взгляды, одновременно сочувственные и злорадные, которыми обменивались некоторые из актеров. Но полубезумная Римма повторяла свой рассказ раз за разом, уже гораздо более связно, и заставить ее молчать было решительно невозможно. Ника всерьез опасалась за психическое здоровье впечатлительной актрисы и злилась на Липатову за каждую лишнюю минуту, проведенную Риммой в театре.

Пользуясь тем, что худрук все-таки начала репетицию, даже в отсутствие Елены Троянской и Гектора, Ника выскользнула на улицу и обошла здание театра. Твердила о невыносимой глупости затеи («Господи, Ника, из тебя же никакая мисс Марпл!»), но упрямо шла вперед, на ходу отсчитывая пятое окно от угла – окно женской грим-уборной. Фрамуга все еще перекошена, и через щель комната наверняка продолжает наполняться уличной прохладой. Северная сторона здания в тени, солнечное тепло сюда не попадает, так что, пока окно не починят, в гримерке нет ни единого шанса согреться. Ника все еще надеялась, что это просто дурное стечение обстоятельств. Чья-то глупая жестокая шутка, помноженная на впечатлительность и детские страхи Корсаковой. Если никакой пионерки за окном не было и девочка просто привиделась Римме, значит…

Мысль осталась неоконченной. На влажной, напитавшейся дождевой влагой земле под пятым окном рельефно выделялись следы маленьких ног. Со вдавленным рисунком звездочек и крепким каблучком они могли принадлежать только ребенку, только девочке.

Ника вздрогнула, не совсем еще понимая, что значит это открытие, и перевела взгляд на окно. Оттуда, из глубины грим-уборной, на нее смотрела Лизавета Александровна Рокотская. В спектакле она играла Войну, чьим воротам предстояло распахнуться в финале, и ее слишком алое просторное одеяние неприятно резало глаз. Она чуть кивнула Нике, узкие сухие губы тронула понимающая улыбка, и в следующую секунду Рокотская скрылась за дверью. Они поняли друг друга без слов: человек, желавший Корсаковой зла, не из тех, кто шутит. Он не намерен отступать. И его надо остановить.

Следующие несколько дней Ника была во всеоружии, ожидая нападения. Она казалась себе бойцом, сидящим в окопе в преддверии атаки, – только не знала, с какой стороны будет наступление. Вспоминая любимую Агату Кристи, читанную и перечитанную за жизнь несколько раз, девушка, разумеется, понимала главный принцип разгадки детектива и любой таинственной истории в жизни: все дело в мотиве. Ищи cui prodest – кому выгодно. Найдешь кому выгодно – узнаешь, кто преступник. Но что делать, если мотивы неясны? Римму не любили многие, но достаточно ли сильно, чтобы сжить ее со свету? Что это за чувство? Отвергнутая любовь? Зависть? Влюбленных Ника поблизости не видела. У Корсаковой была парочка романов с актерами их театра, но это в прошлом, да и у кого их не было за многие годы, проведенные в замкнутом мирке… Завидовали Римме тоже многие. Достаточное ли это основание? Даже с Милой, прежде не раз обиженной ею, они теперь приятельницы.

Кому выгодно? Никому. Или всем понемножку. А больше всех выгодно самой Нике. Она даже засмеялась в тишине кассы, придя к этому выводу. Выставить безумной истеричкой ту, кого выбрал себе в девушки ее любимый мужчина. Довести ее до отчаяния, растоптать – чем не план? Ника в роли злодейки – надо же до такого додуматься. Хорошо, что никому больше это в голову не придет и что ее любовь к Кириллу до сих пор остается тайной.

Но что, если каждый внес свою лепту в доведение Корсаковой до потери рассудка? Не имея мотива, достаточного на исполнение всего злодейского плана целиком, каждый вполне мог приложить к нему руку. Скажем, Трифонов решил пощекотать коллеге нервы в отместку за ссору с Лелей, которую он любит. Паша Кифаренко мстил за расстроенную сестру. А Дашка заперла Корсакову в гримерке, припомнив оскорбительное высказывание о ее назначении гардеробщицей. Ника в который раз восстановила в памяти тот вечер, когда Римма осталась в гримерке одна. Она не услышала вопли актрисы, потому что в фойе было очень оживленно. Такое выдавалось нечасто: все обитатели театра уходили вместе. Репетиция и занятия по танцу удались, настроение было приподнятое, а тела разгоряченные, Паша бренчал на гитаре, Даня подыгрывал ему на губной гармошке, а еще несколько человек подпевали – в том числе и Кирилл. Он собирался на какую-то встречу по поручению Липатовой и не разыскивал Римму, думая, что та уже ушла. Ника беззаботно и свободно смеялась, никого не стесняясь, все еще во власти недавнего танца, который несколько минут назад отработала с труппой. Она даже толком не заметила, как запирала театр.