— Может, бездействием они показывают нам свои истинные намерения? — спросил у меня Чжун Бу.

Я снова не знала, что ответить.

После того как еще в нескольких горных деревнях убили мужчин и мальчиков, выживших — женщин, детей и стариков — поселили в армейских палатках, которые американские солдаты установили на детской площадке начальной школы Хамдока. Когда места в палатках кончились, лишних людей корейская военная полиция расстреляла на краю скалы, чтобы трупы упали в море.

Я знала, что скажет муж, еще до того, как он задал свой вопрос.

— Неужели американцы со своими палатками и самолетами-разведчиками не видели, что происходит?

Меня беспокоило растущее раздражение мужа, но больше всего после новостей из Хамдока я тревожилась о Ми Чжа. В конце концов, она там жила.

Мы с детства знали про три изобилия, но к тем трем пунктам, из которых состояла политика выжженной земли — «всех убить», «все сжечь» и «все разграбить», — мы оказались не готовы. Осознать и пережить все, что творилось вокруг, было сложно. Когда слышишь о каком-то происшествии, не ощущаешь, что речь идет о чьих-то матерях, детях, братьях; не видишь, как страдают конкретные люди. Но постепенно до нас стали доходить и истории про зверства военных. В одном доме невестку заставляли раздвинуть ноги, а свекра — овладеть ею. Он не смог довести дело до конца, и их обоих убили. Рассказывали еще про солдата, который просто для забавы нагрел револьвер на огне и засунул дуло беременной женщине внутрь. Вдовы и матери убитых сыновей часто сходили с ума и бросались со скал, чтобы уплыть за близкими в загробный мир. В одной деревне похитили местных девушек, две недели их насиловали, а потом казнили заодно со всеми юношами. Женщин заставляли выходить замуж за полицейских и солдат, чтобы законно завладеть их имуществом. Некоторые хэнё продавали поля, надеясь выкупить из тюрьмы сына или мужа. А были и те, кто соглашался выйти замуж за полицейского в обмен на освобождение из тюрьмы мужа, брата или сына. Часто родных в таких случаях все равно убивали. Сколько я ни пыталась изгнать эти истории из памяти, они никак не забывались.

Я хотела, чтобы мы вернулись в Хадо, к До Сэн, моему отцу и брату, но Чжун Бу считал, что лучше нам остаться в Пукчхоне.

— Мне надо преподавать в школе, — сказал он. — Нам нужны деньги.

Школы продолжали работать, чтобы было чем занять мальчиков и юношей. Чжун Бу с трудом мирился с тем, что приходится в этом участвовать, но он был прав: раз хэнё не дают нырять, нам нужны деньги. Мы голодали и с каждым днем слабели. У детей уже не осталось сил плакать, но по ночам они тихо скулили. А мне оставалось только приносить скудные подношения Хальман Самсын в надежде, что она поможет мне сохранить молоко: если оно уйдет, я не сумею выкормить Кён Су.

16–17 января 1949 года

Зимы на Чеджудо бывают долгими и унылыми, но январь 1949 года выдался особенно тяжелым. Как-то ночью ветер дул сильнее обычного, проникая в щели в стенах дома. Дети едва могли двигаться: я надела на них столько слоев одежды, что ноги и руки торчали в стороны, будто ветки дерева. Мы с Чжун Бу придвинули спальные подстилки вплотную друг к другу. Мин Ли и Сун Су переползли со своих подстилок к нам и прижались теснее, надеясь согреться. Кён Су я держала на сгибе локтя. Масляные лампы мы погасили, в комнате было совсем темно, но от голода и холода дети не могли утихнуть и уснуть. Мы не знали, как объяснить им причину наших бед, ведь мы и сами ее толком не понимали, но я знала: если удастся успокоить Мин Ли, Сун Су тоже полегчает. Может, стоит им что-нибудь рассказать?

— Нам повезло, что на нашем острове так много богинь, которые нас оберегают. — Я говорила негромко, надеясь, что тихий голос принесет детям ощущение покоя. — Но была на острове и настоящая живая женщина, храбрая и настойчивая, как богиня. Ее звали Ким Мандок, и жила она триста лет назад. Она была дочерью аристократа, которого отправили сюда в изгнание. Ее мать… — Мне не хотелось упоминать, что ее мать занималась проституцией. — Ее мать работала в городе Чеджу, но дочь не последовала по ее стопам.

Чжун Бу улыбнулся в темноте и сжал мне руку.

— Ким Мандок открыла постоялый двор и занялась торговлей. Она продавала товары, которыми славится наш остров: конский волос, соленые водоросли вакаме, морские ушки и высушенные бычьи желчные камни. А потом наступило время ужаснейшего голода. Люди съели всех собак. Скоро осталась только вода, которой на нашем острове тоже немного. Ким Мандок не могла не помочь людям. Она продала все, чем владела, и за тысячу золотых слитков купила рис для народа. Когда правитель Кореи услышал о ее поступке, он предложил возместить расходы, но Ким отказалась. Тогда правитель обещал выполнить любое ее желание, и женщина захотела съездить на материк и посетить тамошние священные места. Правитель исполнил свое обещание, и Ким Мандок первой из коренных островитян — и первой из женщин Чеджудо за двести лет — побывала на материке. Именно благодаря ей невозможное стало возможным. Она проложила путь для вашего отца и многих других людей, уезжавших с Чеджудо.

— У Ким Мандок было щедрое сердце, — прошептал Чжун Бу дочери. — Она думала не о себе, а о других. Прямо как твоя мать, малышка.

Дети потихоньку уснули. Я положила младшего сына между его братом и сестрой и переползла в объятия мужу. Раздеваться целиком было слишком холодно. Он стянул штаны пониже, а я сдвинула свои. Нас мучили голод и отчаяние, вокруг царили смерть и разрушение, но именно поэтому мы занялись созданием жизни — делом, которое напоминало нам о будущем и о том, что мы люди.

* * *

Через несколько часов нас разбудила стрельба — мы уже научились ее узнавать. В те дни такое случалось часто: рывком приходишь в себя, на мгновение охватывает страх и хочется прижать детей к себе. Как обычно, Чжун Бу обнял нас всех разом. По олле эхом разносился звук чьих-то шагов. В комнату долетали крики и хриплый шепот. Потом воцарилась тишина. Малыш вскоре задремал, потом расслабились и напряженные тела старших детей, и брат с сестрой погрузились в сон. Мы с Чжун Бу лежали и слушали, что будет дальше, но в конце концов тоже уснули.

Когда рассвело и мы с Мин Ли вышли собрать сушеный навоз и принести воды, оказалось, что во дворике перед домом стоит Ми Чжа. Выглядела она лучше, чем в нашу прошлую встречу восемь месяцев назад: волосы блестели в лучах утреннего солнца, глаза сияли. Изо рта вылетали облачка пара. Она была одна.

— Что ты тут делаешь? — спросила я удивленно и слегка настороженно. Конечно, я обрадовалась, что у подруги все в порядке, но, помня, на какой стороне ее муж, все равно не могла забыть об осторожности.

Не успела она ответить, как Мин Ли закричала:

— А где Ё Чхан? — Обоим детям в июне должно было исполниться четыре — достаточно, чтобы помнить друг друга, хоть мы и нечасто виделись.

Ми Чжа улыбнулась ей в ответ.

— Он поехал с отцом навестить бабушку и дедушку в городе, а по пути они завезли меня сюда, потому что, — она перевела взгляд на меня, — я хотела навестить давнюю подругу.