— Капочка? Десять с половиной. Годик ей, — семенила рядом хозяйка. — Вы считаете, полная она? Все говорят, что упитанная очень. Ну чем кормлю? Вареную курочку с утра, сердце, печень уважает. Вечером косточки сырые...

— Как вы ее таскаете-то? — спросила Дина в очередной подворотне, где они остановились передохнуть.

— Так она только под дождем отказывается, ветер еще не любит. Мы, когда вышли, солнышко светило... уже рядом совсем. Вон тот дом с розовеньким. А там она сама.

— У нее только вы? — допытывалась Дина.

Старушка помолчала.

— Внук с женой привезли, когда правнук родился. Никак им — хлопотно очень, — вздохнула она.

— А вам не хлопотно, — усмехнулась Дина.

— Да я ничего, справляюсь. Только вот мясо совсем есть перестала, — голос старушки задрожал от жалости к себе. — Все же им, им — на пенсию не зажируешь.

— Кому — им? — насторожилась Дина.

— У жены Бориной аллергия. Кошку еще отдали, шерсть клочьями... — старушка утирала слезы.

— Блин, так пусть внук хоть денег на мясо дает.

— Не-е-е, милая, — она пожевала губами. — Он уже третий год без работы. Никак устроиться не может, не везет ему, бедному.

Дина хотела досчитать до скольки-нибудь или подумать о том, почему вместо того, чтобы поехать домой умирать, она под дождем тащит по Можайской чужую таксу, но ничего не вышло.

— Жлобина ваш Боря распоследний, — твердо сказала она.

Капа тихо облизала Дине пальцы. Бабушка прошла молча еще немного, потом что-то быстро забормотала и вдруг принялась выдергивать таксу из Дининых рук, причитая:

— Иди-ка ты, милая, знаешь куда. От греха иди.

Подбородок у нее мелко трясся, и она старалась не смотреть на Дину.

— Да все норм, бабуля, пять шагов осталось. Донесу.

— А ну, отдай собаку, сказала, — уже вопила бабка.

Дина наклонилась, осторожно передавая Капу разъярившейся хозяйке. Та повела носом и ахнула: “Да ты пьяная!”

— У меня еще и СПИД, — чуть помедлив, кивнула Дина.

Пробовала слово на язык.

Бабка с таксой на руках рванула к парадной, оглядываясь испуганно на Дину и так же испуганно оглядывая лающую Капу, не заразилась ли та уже дурным от алкоголички и наркоманки, как заклеймила она Дину напоследок.

— Помогла бабушке, — мрачно похвалила себя Дина, шагая обратно к офису.

“Вот зачем я?” — думала она. Как будто можно изменить одну взрослую бабку и одного взрослого марамоя Борю. Зачем тогда сотрясать воздух правдой-маткой, о которой тем более никто не спрашивал? Может быть, она в отместку, что вперед выбрали ее, а не Борю, не бабку? Боря — вообще достойный кандидат, а бабуля — старенькая уже, к тому же стервозная оказалась. Вопрос “за что” мучился в ней две недели, пока повторяли анализы, колол изнутри острой маленькой пикой, чернильным перышком, под сердцем, в сердце, подступал к глазам, перехватывал горло. И еще он разрастался вместе с этой пикой — все жальче себя, а сегодня после приговора уже ворочался в ней гарпуном с крючками. Домой нельзя — там он вывалится наружу истерикой, потребует водки, будет кривляться, сломает, скрутит ее. Она вдруг увидела себя свернувшуюся калачиком на своем модном дощатом полу, ноги к подбородку, вокруг стакана — нет, нельзя пока домой, невыносимо.

Она зашла под арку и повыла немного, уткнувшись лбом в каменную стену — выпустить до офиса хоть немного этого “за что”.

Сразу после слов доктора голову словно шлемом сдавило — ватно, глухо, даже солнце тонировало, и обзор, и шумы поменьше — упал лицевой щиток, отделяя от всего остального. Как за водопад шагнуть. Вот только привычная там, с его морозной изнанки, радость, что ты совсем один за струями, на холодном камне, жгучая радость одиночества вдруг обернулась кошмаром: не сойти больше с камня, не шагнуть назад.

Внутри все мелко тряслось, подрагивало, как за секунды до рвоты. Понятно, что стресс, давление или что там, но Дина думала, что пройдет через час-два, исчезнет острота. Ей стало легче после виски, и бабка с Капой отвлекли, но вот они кончились, а черная дрожь на месте. Как злая зубная боль — ни сидеть, ни стоять, идти только, двигаться, по стене сползать, по полу катиться.

Дина толкнула дверь аптеки. Поздоровалась зачем-то в окошечко, согнувшись, и вдруг поняла, что не знает, что сказать. Она не могла сформулировать и говорить не могла. Воспаленно смотрела на девушку за стойкой.

— У меня очень сильный стресс. Можно мне что-нибудь... — выдохнула прерывисто.

Аптекарша вытаращила глаза, потом медленно повернулась к напарнице, приглашая ее насладиться Дининым вопросом. Та, бросив белые шкафчики, деловито поинтересовалась: “Какого рода стресс?”

Дина сделала шаг назад, потом еще один.

— Это серьезные препараты. Их всегда прописывает врач. О чем идет речь? — строго кричали они вслед, высматривая Дину сквозь стекла.

* * *

На лестнице остановилась, услышав, что этажом выше хлопнули офисные двери. Защелкали зажигалки, голоса гулко, стукнула коридорная форточка.

— Не, я тоже так могу — лечь и лежать, чё? Ему только на плиту поставить. Руки отвалятся?

Снова щелкнула зажигалка, видимо, с первого раза не прикурили.

— А у меня свекруха такая, прикинь: не надо несколько раз чайник кипятить, вода становится тяжелой — тебе что, лень чистую из крана налить?

Было слышно, как выдыхают дым, и даже щелчок, которым стряхнули пепел.

— Так тебе этот желтый хорошо. А чё ты поясок не хочешь сюда?

Дина на цыпочках быстро бежала вниз.

Во дворе, отдышавшись, она вдруг осознала: господи, курить! Три года как бросила, но часто с завистью носом за сигаретным дымком, особенно в осень. Все, теперь можно. Доктор сказал, что вредные привычки на ее третьей стадии лучше оставить — по часам принимаем препараты, соблюдаем приверженность терапии, живем дальше. Он первый раз посмотрел ей в глаза: да, да, живем дальше. Она рванула ворот от шеи, пыталась добиться: сколько, полгода, год? Тогда и обнаружила, что не сглотнуть: гарпун в горле царапал крючками.

— Ну что вы? — вскинулся доктор. — Все, конечно, очень индивидуально. Ну, хоть пять, хоть десять лет... известны случаи, когда терапия возвращала пациентов в бессимптомную стадию.

Ага, в бессимптомную — нет, доктор, курить.

“Хоть шерсти клок!” — запросто усмехнулась Дина небу. Разберутся кому.

* * *

Звякнул входной колокольчик продуктового в цоколе.

— Пачку “Кента”, пожалуйста. Черный, сильвер. И зажигалку.

Дина уже отходила от кассы, застегивая кошелек, как вдруг продавец, сухощавый живой узбек с ореховыми глазами, задорно спросил следующую покупательницу: