— I am on mission, — в замке ладоней задрал вверх дуло невидимого “вальтера”, как Тимоти Далтон в бондиане.

Так и ушли смеясь. Ежов был страшно собой доволен. Сделал удвоенный шаг с подскоком левой — на ресепшен захихикали. Он с улыбкой шаркнул два раза правой уже к ним.

— Представляешь, эти звонили. Просят чек-аут, и такси мы им вызвали в аэропорт. Пришло уже. Даже деньги назад не пытались вернуть, а у них до понедельника оплачено.

Из лифта вышли Коробовы. Лара, упрятанная в очки и шелковый платок, сразу пошла на выход, даже не взглянув в их сторону. Старалась, чтобы каблуки не очень стучали. Коробов заплатил за мини-бар, хотел было пожать Ежову руку, но передумал. Кивнул торопливо и поспешил вслед за своей свергнутой королевой.

— Мне чего-то ее жалко, — мрачно высказалась менеджер, не отрываясь от компьютера.

— А мне нет. Вот ни капельки, честно. Сама их, главное, выкинула... надо же так напиться, чтобы не помнить ни фига, еще и Аню в воровстве обвинить, — ответила ей молоденькая администратор.

— А давай-ка мы дверь там покрасим, которую дети покарябали, — оживилась менеджер. — Номер пустой, проплаченный до понедельника. Отлично.

— А вонять будет краской соседям через дверь-проход? Он же объединен с 513-м, — возразила администратор.

— 513-й уже неделю пустует, — заглянула в компьютер менеджер. — Теперешние краски вообще не воняют. На водной основе.

Ежов ошарашенно глянул на девушек, разволновался вдруг, крикнул “я щас”, бросился куда-то.

В мониторной сразу нашел момент с часами. Время врезалось в него еще с первого просмотра — 04:57, для Коробовых запоминал. Открутил за пять минут до, за три после. Смотрел неподвижно, как входит, а потом выходит с тележкой из пустого 513-го сероглазая Шмелева.

Вернулся уже шагом на свое место у распашных стеклянных дверей, где после длинного широкого коридора, за тяжелой нарядной дверью, старинной, конечно же, так и не хотела начинаться весна.

Кафе было угловым. Первое попавшееся после разговора с врачом, чтобы упасть и окаменеть. Дина сидела на уличной веранде под тентом. Багровые спирали рядом грели невский весенний воздух. В пальцах пустая кофейная чашка, немигающий взгляд; допитый бокал виски давно унес официант. Яркий прохладный день словно отступил на шаг, очертив ее магическим кругом-наоборот. Это от нее охраняли мир, чтобы он случайно не зашагнул к ней, в пустое, погибельное. Она мысленно прикинула радиус круга, спасая чей-то крохотный рыжий ботинок, шагающий мимо.

— У меня вся голова уже вспотела, — причитала хозяйка башмачка в нарядном синем плащике. — Смотри, все без шапок, ну все!

Нервная тонкая мама затормозила рядом с верандой.

— Черт, черт, я же опоздаю из-за тебя.

Сдернула шапку с головы крошки дочки. В последний момент, поймав Динин взгляд, смягчила движение, наскоро пригладила легкие белые волосы в разноцветных резиночках. Голова девчонки покачивалась совсем рядом. Дина представила, какие они тонкие, эти волосы, нежное мулине на ощупь, как будто она сама собирала утром эти хвостики, вела осторожную расческу по теплой голове, разделяя пряди — от них глаженым льном, садовым яблоком, — перехватывала резиночками, старалась не причинить боль веселой хозяйке.

Девчонка вмиг расцвела в победной улыбке, задрала к облакам носик, и вот их уже нет, проплыли, пропали, чтобы куда-то не опоздать, и только улыбка и носик еще немного повисели в лиловатом апрельском полдне.

“А вот я умираю, — подумала Дина им вслед. — И у меня никогда уже не будет ни таких резиночек, ни такой прекрасной девчонки”.

Виски сделал мысли длинными, тягучими как мед.

Где-то она читала, что для приговоренного минуты до казни растягиваются в часы. Вот поворот, потом еще один. Сейчас подумаю о голубях — какие хмурые, взъерошенные, вспыхивают на лету их переливчатые шейки, розовым, зеленым, радуйтесь жизни, дураки, — а на площади подумаю вон о том облаке над шпилем ратуши. И еще останутся мост и ступени... Скрипят колеса в телеге палача, сильный запах дерева от свежеструганной оглобли. Что же случилось потом, почему он выжил — под ним не провалился люк, оборвалась веревка, или это писал сам палач?

— Повторить? Или можно убирать? — в голосе официанта тревога за белую тяжеленькую чашку, которую она крутила в руках.

Особенно хороша была ручка: толстая, круглая, полсушки керамической. В мой круг заступил, равнодушно отметила Дина.

Неожиданно поняла, что можно еще виски, да хоть залейся: даже если остановят, то через месяц только права отберут, а потом без прав будет ездить, до самого конца, какая теперь разница. Тень свободы мелькнула во всем этом, и Дина горестно приободрилась.

— Виски повтори, пожалуйста, — она не смотрела на официанта.

“Давай, давай, — думал он, убирая соседний столик. — Нахлобучь еще полтинничек. В одиннадцать-то утра. Само то. Уже ведь поплыла”.

* * *

Первым делом решила уволиться. Долго парковалась на узенькой Верейской, где на последнем этаже жилого дома находился офис. Дина привычно выкручивала руль влево-вправо, старалась ровнее, вдруг все бросила, вылетев из машины с горящим лицом, хлопнула дверцей им всем. Уже в арке остановилась и медленно оглянулась назад. Джип грустно и кособоко свисал с поребрика среди строгих блестящих рядов.

“Бедный, бедный Феликс, — возвращаясь, думала она. — Как же ты без меня?”

Феликсом звали прежнего хозяина машины, армянина, — огромный черный дядька, в первый миг устрашающий, потом надежный, широкий, вылитый джип. Имя перескочило на автомобиль — Феликс и Феликс, ему шло.

Она аккуратно перепарковалась. Долго сидела неподвижно, скрестив ладони на руле; даже не заметила, как пошел дождь, косой и слабый.

Худенькая старушка никак не могла вытащить из-под арки упрямую таксу — та наотрез отказывалась выходить под дождь. Старушка отчитывала ее, и такса смотрела на нее оскорбленно снизу вверх, дрожала лицом от обиды — там же мокро, — переминалась. Потом, когда старушка наклонилась к ней и продолжила горячо выговаривать что-то, показывая коричневым пальцем на проходящую мимо зазнайку-колли, такса, которая плевать хотела на примеры, попыталась запрыгнуть к ней на руки. Старушка приняла ее, с трудом разогнулась и поковыляла под дождиком на другую сторону Верейской.

Дина догнала их уже у своей арки, где старушка временно приземлила таксу на землю — отдышаться.

— Я донесу. Куда? — Дина легонько попинала носком ботинка шоколадную упрямицу. — Не стыдно тебе?

Такса плотно уселась на задние лапы и отвернулась: знать тебя не знаю, рыба-прилипала.

— Сейчас через двор насквозь и по Можайской потом. Недалеко, — успокаивала старушка.

— Сколько же она у вас весит? — охнула Дина, пристроив на бедро теплую собаку, прикинувшуюся неживой.