– Это барыня Хена. Она спать. Она ходила к пастухам, которые там вверху. Она спастись из Кедровая Усадьба. Я ее тут встретить. Случайно.

x 7 x

Барыня Хена, которую Эгин в своем внутреннем списке значил под именем «мамаша Лормы», была рождена даже не в одной рубашке, а сразу в трех.

За последние дни ей повезло уцелеть столько раз подряд, что, будь она солдатом, она наверняка получила бы прозвище Заговоренный.

Хене удалось не только уцелеть во время резни в Кедровой Усадьбе, но и самой, без проводника и помощника, без пищи и теплой одежды, не зная ни ключей, ни родников, подняться высоко в горы и даже правильно разыскать тропу, ведущую на верхние пастбища. Она не упала в пропасть, не стала добычей медведя, не была укушена ядовитой змеей или малым скорпионом. Но даже на этом ее везение не окончилось. После всего этого ей удалось выйти невредимой из поединка с росомахой и встретить знакомых и расположенных к ней людей, которые если и не станут носить ее на руках, то скорее всего уступят ей, многострадальной, своего коня.

Коня Эгин ей, конечно, уступил. Благо, какое-то время тропа шла через долину.

– Вы мне всегда нравились, советник, – низким голосом и с неким полусветским кокетством в улыбке сказала барыня Хена. И, оперевшись о руку Эгина, в два счета вскочила в седло.

x 8 x

Свой рассказ Эгин решил начать с хорошего, а окончить плохим. То есть начать с того, что Лорма скорее всего жива, а окончить тем, что местоположение Лормы ему неизвестно, а Ваи больше не существует. Но, как сообразил Эгин, подобная мысль была абсурдной. Ибо в его истории не было такого «хорошего», что накрепко не склеивалось бы с плохим. И такого «плохого», которое не оборачивалось бы хорошим.

«Впрочем, при ближайшем рассмотрении все течение жизни страдает той же болезнью – плохое и хорошее всегда срастаются. Или лучше – вот это самое зацепление плохого с хорошим и называется жизнью», – с некоторых пор у Эгина появился вкус к подобным наблюдениям и он с удивлением ловил себя на том, что вспоминает прочитанные философские трактаты гораздо чаще, чем трактаты по военному и магическому искусству.

Вопреки его ожиданиям, мамаша Лормы отнеслась к обоего рода новостям одинаково сдержанно. Оно и понятно – ее собственные приключения (или, скорее, злоключения) до того притупили ее чувства, что чужие беды уже перестали восприниматься ею как нечто важное и способное вызывать страдания, удивлять или расстраивать.

Хотя за дочку она была искренне рада. Оказаться в руках у Прокаженного – лучше, чем попасть в когти смерти. С выводом, сделанным барыней Хеной, был согласен даже Кух.

– Что ж, так и быть, если люба вам, советник, моя Лорма, берите девку замуж, – заключила Хена, как будто раньше Эгин только и делал, что обивал порог Кедровой Усадьбы с утра до вечера, желая залучить в жены милую, конечно милую девушку. А она, Хена, только и знала, что отказывать ему в этой чести. И вот теперь, на горной тропе, на нее снизошла широта взглядов и она…

В какой-то момент Эгин совершенно перестал следить за болтовней Хены. Потому что его мыслями снова безраздельно завладела Овель. Даже черные ветры хуммеровых бездн, трепавшие его волосы последние дни, не смогли заставить аррума забыть о супруге гнорра.

Эгин тяжело вздохнул, отгоняя от себя прочь знакомое видение – каштанововласая Овель сидит на его ложе, поджав колени. Совершенно нагая и благоуханная.

– Да вы не смущайтесь, советник, я все понимаю, – заверила его Хена, нагнувшись, и, дружески или, скорее, запанибратски хлопнула по плечу со скабрезнейшим выражением лица.

– Вы очень проницательны, Хена, – сцепив зубы, отвечал Эгин.

x 9 x

Так уж вышло, что говорить с мамашей Лормы Эгину приходилось теперь довольно часто. Привалов стало гораздо больше, чем раньше. И свободного времени – тоже. Но не усталость была причиной столь частых остановок. Кух искал верный путь к деревне горцев и стал надолго отлучаться, чтобы провести нужные изыскания.

Дело в том, что деревня горцев не имела постоянного местонахождения. А кочевала туда-сюда, никогда, впрочем, не выходя за границы, непонятно кем и когда установленные. Да и деревня сама, по рассказам Куха, лишь называлась деревней.

Горцы, или как они сами называли себя, Дети Большой Пчелы, жили на кедровых деревьях. А кедры в той местности были куда более крепкими и величественными чем даже те, из которых некогда была сложена злосчастная Кедровая Усадьба. На верхних ярусах ветвей Дети Пчелы плели себе огромные гнезда и жили в них, по уверениям Куха, «припеваючи». На Малом Суингоне было под сотню кедровых рощ, в которых племя в то или иное время разбивало свой лагерь. И почти каждое древо в этих рощах имело на своей вершине дом, сплетенный из ветвей. Раз в два-три месяца племя переходило из рощи в рощу, оставляя свои старые дома и перебираясь в новые. А иногда они жили по несколько лет в одной роще, не тяготясь своим постоянством. Иногда Дети Большой Пчелы уходили на самый край своей горной страны и обживали новую рощу. Плели новые гнезда и искали новые источники воды.

От чего зависел выбор очередной рощи, Эгин понятия не имел, а спрашивать поленился. Хотя и признал, что такой своеобразный способ жизни имеет ряд своих неоспоримых преимуществ.

В своих легких плетеных гнездах горцы могли чувствовать себя в безопасности от дикого зверья, которого здесь было полным-полно. Медведь едва ли заберется к тебе в дом без твоего ведома, а если он и попытается это сделать, его нападение будет легко отбить благодаря своему господствующему положению небожителя. Селевым потокам и обвалам будет непросто смести твою хижину бурной весенней или ветреной зимней ночью, ибо кедр, чьи корни длиной в лигу (как клятвенно заверил Кух сомневающегося Эгина), сокрушить не так-то просто даже лавине. И, главное, Дети Пчелы, которые живут в полнейшем согласии с природой и своими странными верованиями, имеют все основания быть счастливыми даже в своих плетеных гнездах. А это, в конечном счете, самое важное.

x 10 x

Что же искал Кух с таким сосредоточенным выражением лица, какого Эгин не встречал даже у старших офицеров Опоры Писаний, занятых распутыванием шифров алустральских домов, канувших в Гулкую Пустоту задолго до зари цивилизованных времен?

Он искал тайные знаки, которые оставляют в дуплах и под избранными камнями своим соплеменникам горцы, дабы сообщить им, в какой из рощ они в данный момент живут и наслаждаются своим пчелиным счастьем.

И Кух нашел их. Однажды под вечер он возвратился к Эгину и Хене, занятым игрой в «три пальца», и с ликованием сообщил, что сегодня же вечером «будем гости моя народа». Хена и Эгин переглянулись – раз так, значит можно будет пуститься в путь сразу же после окончания партии. Но взволнованный Кух не позволил им доиграть, обрушив на них лавину ценных советов и предостережений, касающихся поведения в гостях у Детей Большой Пчелы. Если дурной варанский язык Куха превратить в стройный рокот пиннаринского диалекта, то получится приблизительно следующее.