В первую ночь он поехал домой в Провиденс, чтобы вернуться на следующий день. Затем остальные убедили его остаться в Бостоне на ночь. Шестого числа он отправился с Элис Гамлет, «ее компаньонкой миссис Томпсон [теткой мисс Гамлет – как будто присутствие Лавкрафта требовало компаньонки] и в сопровождении мистера Уайта» на экскурсию по центральной части Бостона. Затем миссис Томпсон и мисс Гамлет взяли Лавкрафта на ночь к себе домой в Дорчестер, поскольку шум гостиницы был для него тяжким испытанием и ему «пришлось позаботиться о тихой комнате для себя».

Седьмого августа он вновь приехал в Бостон на пикник «Хаб Клаб». Его пригласила Эдит Доуи Минитер, лидер массачусетской любительской прессы с восьмидесятых годов девятнадцатого века. Между тем он стал за раз трижды лауреатом ОАЛП: за «Белый корабль», а также за эссе и передовицу.

Из-за дождя участникам пикника пришлось перекусить под крышей, но потом погода прояснилась вполне достаточно, чтобы вся группа смогла прогуляться по парку Мидлсекс Феллз. Миссис Минитер нарвала лавра и сплела из него венок для Лавкрафта. Она заставила его носить этот венок в честь наград остаток всего дня.

Пятого сентября он снова был в Бостоне, на конференции «Хаб Клаб», где впервые встретился с Джеймсом Ф. Мортоном. Лавкрафт читал «длинную и скучную» речь, как он выразился сам, в «занудной и монотонной манере» и «напыщенном стиле»[236]. Его также уговорили спеть.

Посещение Бостона стало для него привычным. 22 февраля 1921 года, одетый в новый костюм со склада-магазина, он бросил вызов новоанглийской зиме и приехал на конференцию в Доме Куинси. Тема дня была «Что вы сделали для любительской печати и что любительская печать сделала для вас». Лавкрафт прочел доклад «Что любительство и я сделали друг для друга». Он поведал о своем вхождении в эту сферу и о своих целях как председателя Отдела общественной критики: «Возможно, то, что я сделал для любительской печати, весьма незначительно, но, по крайней мере, я могу заявить, что сделанное мною воплощает мои наилучшие усилия, направленные на… помощь честолюбивым писателям… То, что я сделал, должно было начать ясно выраженную кампанию по повышению литературных стандартов… Я взял на себя ответственность за довольно большое количество частных критических отзывов и предложил свои услуги всем желающим переработать рукописи для журналов… Когда я занялся любительством, я, к сожалению, находился во власти иллюзии, будто умею писать стихи, – иллюзии, которая привела меня к отчуждению от читателей из-за множества длинных и отвратительно занудных метрических страданий…

К счастью, я могу быть менее сдержан относительно того, что сделало для меня любительство… Любительская пресса дала мне целый мир, в котором я живу. Обладая нервным и замкнутым характером, изводимый желаниями, значительно превосходящими мои дарования, я являюсь типичным неудачником в огромном мире стремлений… В 1914 году, когда ко мне впервые простерлась щедрая длань любительства, я был так близок к состоянию растительности, как может быть близко только животное – возможно, более удачно меня можно было бы сравнить с приземленным картофелем…

Также любительство одарило меня кругом людей, среди которых я не являюсь совершенным чужаком, – людей, обладающих академическими познаниями, но которые в большинстве своем не столь заносчивы достижениями, чтобы хмуриться на отстающих… То, что я дал любительской печати, – прискорбно мало. То, что любительская печать дала мне, – сама жизнь».

Лавкрафт рассказывал своей матери: «Мои высказывания принимали на удивление громкими аплодисментами, которые, естественно, доставляли мне огромную радость». За обедом разговор перешел на политику, во время которого Лавкрафт отстаивал республиканскую политику Гардинга.

Среди множества любителей, с которыми встретился Лавкрафт, была высокая, поразительно красивая женщина с энергичным характером – Соня Гафт Грин. Их познакомил Кляйнер на палубе пароходика, перевозившего их на пляж. Миссис Грин надеялась издать свой любительский журнал. Позже она писала о Лавкрафте: «Я восхищалась его личностью, но, честно говоря, поначалу не его внешностью».

Лавкрафт подробно объяснил миссис Грин достоинства ОАЛП. Он обещал написать ей и выслать образцы своих и других работ на поприще любительской прессы.

На вечер он заготовил еще одну речь, на тему «Лучший поэт». Когда же подошла его очередь, он отложил текст в сторону и, к своему удивлению, без труда выступил экспромтом, с шутками и отступлениями. Речь «вызвала оглушительные аплодисменты»[237].

Лавкрафт присутствовал и на другой встрече в середине марта, когда каждый должен был подготовить какое-нибудь выступление с ирландским колоритом в честь дня святого Патрика. По этому случаю Лавкрафт написал «Лунное болото» и прочел его перед собравшимися.

Вскоре шестидесятитрехлетней Сюзи Лавкрафт потребовалась операция на желчном пузыре, которая, судя по всему, была проведена успешно. Однако пять дней спустя она заявила, что хочет умереть, ибо: «Я буду жить в одних мучениях». На следующий день, 24 марта 1921 года, она скончалась от «cholecystitis chalangitis»[238] – воспаления желчного пузыря и желчного протока.

Во время последней болезни Сюзи ее навещала сестра Лилиан Кларк, но сын, очевидно, не приходил. Не зная, как долго Сюзи была прикована к постели перед операцией, мы не можем сказать, было ли это намеренно или нет – он мог оставаться дома из-за нервного изнеможения.

Возможно, смерть Сюзи обернулась бы благом для Лавкрафта, стимулировав его на независимость и самостоятельность. Но этого не случилось, ибо у него были две любящие тетушки, готовые, желавшие и жаждавшие взвалить на себя бремя Сюзи. Так Лавкрафт лишился какой бы то ни было возможности избавиться от роли маменькиного сынка – вместо этого он просто стал сынком своих тетушек.

Смерть Сюзи жестоко ударила Лавкрафта: «Психологически я ощущаю неимоверно возросшую бесцельность и неспособность интересоваться событиями – отчасти из-за того, что большая часть моего прежнего интереса к вещам заключалась в обсуждении их с матерью и выслушивании ее мнения и одобрения».