Соня родила двух детей: мальчика, умершего еще в младенчестве, и девочку, Флоренс Кэрол. Грин волочился за женщинами и бездельничал, а Соня содержала его, пока наконец не развелась. Она отзывалась о нем как о «слабоумном психе». С дочерью Флоренс, матерью Рахиль и двумя детьми, которых Рахиль родила от Морриса, прежде чем расстаться с ним, Соня обосновалась в Нью-Йорке.

Еще во время помолвки Грин, дабы развить умственные способности Сони, заставлял ее изучать европейскую литературу. В результате она стала энергично саморазвиваться. В 1917 году она познакомилась с Джеймсом Ф. Мортоном, который ввел ее в клуб «Утренняя заря» Уолкера. Это был клуб обедов и лекций, и Соня стала его завсегдатаем. Поднимаясь в мире бизнеса как продавец и модельер женских шляпок, она посещала вечернюю школу для улучшения своего английского.

Где-то в 1920 году Мортон попросил Соню разрешить ему использовать ее квартиру для заседания клуба «Синий Карандаш», нью-йоркского общества любительской прессы. Тогда была его очередь принимать собрание, а его жилище было слишком маленьким. Так Соня познакомилась с любительской печатью. Вскоре она посетила собрание в Бостоне, на котором познакомилась с Г. Ф. Лавкрафтом.

В то время она зарабатывала около десяти тысяч долларов в год продажами и в качестве заведующей мастерской для магазина одежды Ферл Хеллер в Манхеттене. В 1921 году это было царское жалование для мужчины и просто неслыханное для женщины. После развода с Грином у Сони были другие поклонники, в том числе и Мортон.

Затем Соня вступила в ОАЛП. В порыве щедрости она даровала в казну ее официального органа «Юнайтед Аматер» пятьдесят долларов. Как редактор Лавкрафт был вне себя от радости от этого неожиданного дохода. «У миссис Г., – писал он, – проницательный, восприимчивый и содержательный ум…» «Под внешностью романтического подшучивания и риторического сумасбродства она обладает умом необычайного размаха и деятельности, а также необычайным образованием, обусловленным европейским взращиванием»[244].

Высокая, великолепно сложенная, красивая брюнетка царственной внешности – «как Юнона», отзывались о ней некоторые, – Соня выглядела много моложе своих лет. Сэм Лавмэн вспоминал ее как «одну из самых красивых женщин, которых я когда-либо встречал, и очень добрую».

Хотя Соня жила в Соединенных Штатах с девяти лет, она проявляла всю экстравертность, непостоянство, импульсивность и маниакальную щедрость, столь свойственные дореволюционным русским. Она была энергичной, предприимчивой, решительной, волевой и не могла «оставаться спокойной и двух секунд». Ее культура не имела ничего общего с ее «европейским образованием», а была достигнута за счет упорной, целеустремленной учебы, в том числе и на курсах в Колумбийском университете. Когда во время деловой поездки она заглянула к своему коллеге Альфреду Галпину в Мэдисоне, штат Висконсин, чтобы с пылкой страстью подстегнуть его «Писать, Делать, Творить», он «чувствовал себя как воробей, укушенный коброй».

Из-за ее разговорчивости Лавкрафт назвал ее «ученым, но эксцентричным человеческим фонографом». Во всем остальном он расточал в ее адрес похвальбы: «Мадам Г., без всякого сомнения, личность самых выдающихся качеств, чей благородный и добрый склад ума никоим образом не притворен и чей интеллект и преданность искусству заслуживают искренних похвал. Непостоянство, свойственное европейскому и неарийскому наследию, не должно затмевать аналитическому наблюдателю серьезные достоинства и неподдельную культуру, которые его перекрывают»[245].

Узнав, что у Сони есть дочь-подросток, Лавкрафт осторожно спросил, не захочет ли та встречаться с одним из его одиноких молодых друзей. Соня заверила его, что Флоренс не нравятся интеллектуалы вроде Кляйнера.

В действительности же Соня и ее дочь не ладили между собой. Лавкрафт однажды отозвался о Флоренс как о «ветреной девушке… дерзкой, испорченной и чрезвычайно независимой… черствой…», но во всем остальном не обращал на нее внимания. Соня настаивала на усердном самосовершенствовании, но дочь ей противилась. Через несколько месяцев после свадьбы Сони и Лавкрафта Флоренс ушла из дому, работала стенографисткой, уехала в Париж и вышла замуж за молодого американца. Вскоре она развелась, но, уже именуясь Кэрол Уэлд, оставалась в Париже еще семь лет, в качестве корреспондента «Херст». Она снова увиделась с матерью, лишь когда Соня была уже на девятом десятке.

Дерлет описывал Соню как «женщину невероятной привлекательности и личного обаяния», Коул – как «по-настоящему эффектную с ярчайшей женской притягательностью». Большую противоположность, чем между общительной Соней и чопорно сдержанным Лавкрафтом, трудно было бы отыскать.

Но помимо любительской прессы у них все-таки были и другие общие черты. Соня проявляла литературные амбиции, которые, впрочем, не заходили очень далеко. Ее сочинения были чересчур сентиментальны. Как и Лавкрафт, она испытывала презрение к коммерциализации (что довольно странно ввиду ее успеха в бизнесе). Как и у Лавкрафта, у нее были высокие и строгие критерии моральных устоев и поведения. Некоторые из ее идей были довольно странными: например, она считала, что джентльмены не должны носить карманный нож.

Летом 1921 года Соня активно занималась первым номером своего любительского журнала «Рейнбоу» («Радуга»), который вышел в октябре. Лавкрафт послал ей длинное философское письмо, которое она опубликовала как статью под названием «Ницшеанство и реализм».

В этой статье мало говорится о Ницше, но много о политических убеждениях Лавкрафта. В отличие от Ницше, он не верил в постоянно благое правительство, возможное «среди кишащего жалкого сброда, именуемого людьми». Подобно Аристотелю, Лавкрафт полагал, что все формы правления – монархия, аристократия, демократия и охлократия (господство толпы) – несут в себе семена собственного разрушения. Он благоволил умеренной аристократии, поскольку такой строй дает возможность создавать произведения искусства – а только ради них и стоит жить. Он не имел в виду какую-либо абсолютистскую власть царей или кайзеров: «Приемлемое количество политических свобод, безусловно, необходимо для свободного развития разума, так что, говоря о достоинствах аристократической системы, философ имеет в виду скорее устройство определенных традиционных общественных классов, как в Англии и Франции, нежели правительственный деспотизм»[246].