«…Я презираю себя за то, что продолжаю жить без всякого веского повода затягивать столь унылый фарс. Я редко просыпаюсь без отвращения к необходимости оставаться в сознании еще шестнадцать или семнадцать часов, прежде чем снова впаду в забвение, и рано или поздно я сочту разумным предпринять шаги, дабы обрести сон более милосердного постоянства».

Он также поносил все остальное человечество, называя его «волками, гиенами, свиньями, дураками и безумцами»[239].

Уинфилд Скотт Лавкрафт оставил состояние в десять тысяч долларов. Дед Говарда Филлипса Лавкрафта, Уиппл Ван Бурен Филлипс, завещал пять тысяч своей дочери Сюзи и две с половиной тысячи своему внуку. Сестра Уинфилда Скотта Лавкрафта, Мэри Луиза Лавкрафт Меллон, умерла в 1916 году, оставив своему племяннику Говарду Филлипсу Лавкафту две тысячи.

Поскольку Говард Филлипс Лавкрафт был единственным наследником своей матери, по завещанию ему отходило состояние общей суммой по меньшей мере в девятнадцать с половиной тысяч долларов – либо напрямую от матери, либо через нее. Двенадцать тысяч пришли от отца и его сестры и семь с половиной тысяч от деда по материнской линии. По-видимому, его мать выручила еще некоторые деньги от продажи имущества Филлипсов.

Часть этой суммы Лавкрафт и его мать потратили на жизненные нужды. Часть была потеряна на биржевой сделке, в которую Сюзи вовлек в 1911 году ее брат Эдвин Филлипс. И очень много, несомненно, было израсходовано на двухлетнюю госпитализацию Сюзи.

В начале двадцатых годов Лавкрафт говорил, что состояние его и теток достигает двадцати тысяч долларов и что этих денег им достаточно до конца жизни. Хотя в 1921 году покупательская способность двадцати тысяч в несколько раз превышала покупательскую способность такой же суммы сегодня – в наши дни это было бы 60–70 тысяч, – эти деньги не означали достатка для трех человек, не способных зарабатывать на жизнь и вынужденных жить на проценты, а иногда и тратить само состояние. Вместе с тем, когда Лавкрафт ссылался на эти двадцать тысяч, он подразумевал состояние Филлипсов и, возможно, не включал в оценку семейного состояния наследство со стороны отца.

В любом случае, племянник с тетушками жили на скудный бюджет. Соня писала о его доходах за те годы, что он жил с ней в Нью-Йорке: «Его тетки, не получавшие, как он, доли из состояния Филлипсов, должны были высылать ему пятнадцать долларов еженедельно, но пока его содержала я, они высылали лишь пять, да и то не всегда охотно». Исходя из этих пятнадцати долларов в неделю, годовой доход Лавкрафта от его вложений должен был составлять 750–780 долларов. Полагая шесть процентов в качестве наиболее вероятной процентной ставки в то время, личное состояние Лавкрафта в 1921 году должно было составлять 12 500–13 000 долларов.

Чтобы принять эти цифры, мы должны допустить либо что полная стоимость Лавкрафта и его теток была больше двадцати тысяч, потому что он не учитывал свои личные деньги, доставшиеся от отца, либо же что Лавкрафт обладал почти двумя третями от общего состояния, что оставляет менее десяти тысяч обеим теткам. Думаю, что верно первое предположение.

Лучшая оценка, которую я могу сделать из этой скудной записи, состоит в том, что полное состояние всех троих было двадцать пять тысяч долларов и что из этого Лавкрафт имел примерно половину. Тетки, помимо пяти тысяч, которые каждая из них получила от Уиппла Филлипса, возможно, получили наследство из других источников – Лилиан Кларк от своего мужа, а Энни Гэмвелл от своего сына, который, как и Говард Филлипс Лавкрафт, унаследовал две с половиной тысячи по завещанию Уиппла Филлипса. Они также поделили доходы от продажи дома на Энджелл-стрит, 454.

Главное – а возможно, и единственное – вложение Лавкрафта были векселя, датированные 1911 годом, обеспеченные закладной на каменоломню, которую разрабатывал итало-американец Мариаоно де Магистрис. Де Магистрис, судя по всему, выплачивал проценты регулярно. В двадцатых годах Лавкрафт любил упоминать этот источник доходов, поскольку он давал ему иллюзию принадлежности к джентльменам-землевладельцам.

Несмотря на то что в начале двадцатых Лавкрафт, может, и имел денег больше, нежели каждая его тетя, он все-таки никогда не зарабатывал их достаточно, чтобы оплачивать свои скромные расходы. Поэтому, за исключением тех двух лет, когда в Нью-Йорке его субсидировала жена, он понемногу спускал свое состояние. То, что он знал об этом зловещем курсе, видно из нотки дурного финансового предчувствия в поздних письмах. Ко времени его смерти его состояние упало до трех векселей общей стоимостью пятьсот долларов, ежегодный доход с чего составлял, вероятно, всего лишь тридцать долларов[240]. Его деньги практически все вышли. Остальные векселя, предположительно, были погашены или проданы, а деньги потрачены. Можно даже сказать, что, поскольку Лавкрафт все-таки не был настоящим бедняком, он умер как раз вовремя, дабы избежать подобной участи.

Когда Лавкрафт говорил о своих тетушках и состоянии, он, кажется, предполагал – фаталистически или же реалистически, – что никогда не будет зарабатывать много денег. Он действительно работал, часто довольно напряженно, и действительно зарабатывал кое-какие деньги. И он судорожно искал работу.

Но всем его усилиям, однако, неизбежно препятствовали, во-первых, его несостоятельность как научиться какой-либо специальности в юности, так и накопить записи в трудовой книжке на третьем десятке жизни, и, во-вторых, комплекс джентльмена. Это табу ограничило его выбор занятий лишь «благородными» и утвердило его во мнении, что само понятие наживания денег – пошло.

В «Теории праздного класса» (1899) Торстейн Веблен обратил внимание, что показное равнодушие к деньгам является частью старой аристократической позы. Таковыми прикидывались для демонстрации принадлежности к имущему классу и, таким образом, отсутствия необходимости заботиться о подобных вещах. Когда же, однако, самопровозглашенный аристократ оказывался действительно бедным: «Где бы канон явного ничегонеделания ни имел возможность беспрепятственно утвердиться, в результате появится побочный, до известной степени иллюзорный праздный класс – крайне бедный, живущий в опасных условиях нужды и лишений, но морально неспособный унизиться до доходных занятий. Обнищавший джентльмен и леди, видавшая лучшие дни, вполне обычны даже сегодня. Это пронизывающее чувство презрения к малейшему физическому труду знакомо всем цивилизованным народам… У людей с тонкой чувствительностью, долгое время приучавшихся к благородным манерам, чувство постыдности физического труда может стать настолько сильным, что при критическом стечении обстоятельств даже заглушит инстинкт самосохранения».

Когда Сюзи умерла, старшая тетя Лавкрафта, Лилиан Филлипс Кларк, переехала в дом 598 по Энджелл-стрит.

Следующие три года Лавкрафт жил со своими тетками – обычно с обеими, кроме случаев, когда Энни Гэмвелл уезжала на отдых или временную работу.