Тем временем в среде французской знати разразился истинный ураган. Начало ему положила королева, которая до сих пор не была замечена в том, чтобы осмеливаться оспаривать решения своего венценосного супруга. Мария-Терезия прорыдала всю ночь, устроила сцену Людовику и заявила, что, если ее вынудят подписать брачный контракт, Бог не допустит этого святотатства и у нее отсохнет рука. Между прочим, королева ничуть не скрывала своих надежд на то, что мадемуазель завещает все свои богатства второму сыну королевской четы, герцогу Филиппу Анжуйскому (через полгода этому дитяти было суждено скончаться в трехлетнем возрасте). Доверенная камеристка королевы, испанка Молина, набралась смелости и заявила королю прямо в глаза:

– Если бы в Испании нашелся подданный, пожелавший жениться на дочери короля, ему отрубили бы голову, и именно так должно поступить ваше величество.

Герцог Филипп Орлеанский, у которого какой-то мелкотравчатый гасконец увел из-под носа огромное состояние мадемуазель, разбушевался вовсю. Он кричал, что больше в глаза не желает видеть эту «бессердечную принцессу», что ее надо запереть в дом умалишенных, а де Лозена вообще вышвырнуть в окно. Против этого брака выступила вся знать, послы иностранных государств в открытую дивились, как король мог запятнать репутацию своей семьи таким позором. Сын герцога де Конде, герцог Энгиенский, заявил, что внучка Генриха IV была рождена не для графа де Лозена, и он после обряда венчания собирается подойти к выходу из церкви и прострелить новобрачному голову из пистолета. Мачеха мадемуазель, вдова Гастона Орлеанского, обратилась к королю с двумя письмами, в которых умоляла короля «предотвратить ту крайнюю беду, в которую принцесса готова броситься очертя голову». Придворные, знавшие Гастона Орлеанского, уверяли, что, будь герцог жив, он своими руками задушил бы собственную дочь. Восстал даже штат прислуги принцессы: ее секретарь, некий Гийуар, заявил, что она совершает поступок, недостойный принцессы, который сделает ее посмешищем всей Европы. Что же касается лично его, Гийуара, то, прослужив столько лет покойному герцогу и его дочери, он не сможет унизиться до того, чтобы выполнять приказы простого дворянина, «который ничем не лучше, чем я сам». Большинство прислуги поддержало его, и великая мадемуазель в приступе гнева уволила всех недовольных.

Маршал де Виллеруа упал на колени перед королем, умоляя его не совершать этой ошибки, которая навеки очернит его репутацию в глазах народа. Король уже начал колебаться; придворные дамы подослали к Мадам де Монтеспан принцессу де Кариньян, рассчитывая сыграть на личном интересе фаворитки. Принцесса убедила Атенаис, что рано или поздно король пожалеет о своем роковом решении, принятом непродуманно, и поставит ей в вину, что она не смогла отговорить его. Монтеспан, которая очень благосклонно относилась к де Лозену, мудро рассудила, что в ее интересах отговорить короля от этого шага, и ей это удалось.

Ощутив бурлившее вокруг недовольство, мадемуазель и де Лозен решили отказаться от торжественной церемонии и обвенчаться в ночь с пятницы на субботу. Однако 18 декабря, в четверг, король вызвал ее во дворец и сообщил о циркулировавших в обществе слухах, что он приносит ее в жертву, дабы устроить судьбу графа де Лозена. Подобное событие может повредить репутации короля за границей, а посему он выступает против ее замужества. Людовик тотчас же заявил, что она может выбрать себе любого мужа среди «всей французской знати, за исключением графа де Лозена».

Горе мадемуазель не знало границ. Она заливалась слезами, кричала в голос, разбила зеркало своей кареты и слегла в постель, имея вид «безутешной вдовы». Ей наносило визиты множество придворных, включая Мадам де Монтеспан, весьма лицемерно соболезновавшую ей, и герцога Филиппа Орлеанского, как обычно, болтавшего о духах и туалетах. Только принц де Конде лишил ее последних иллюзий, заявив, что если бы король не отменил своего решения, он, Конде, устроил бы похищение Лозена и его исчезновение, дабы спасти честь королевского дома.

Рано утром в пятницу граф де Лозен явился к адвокату мадемуазель с просьбой отвезти в ее дворец дарственные документы на герцогство Монпансье и княжество Домб. Бывшая невеста была чрезвычайно тронута этим благородным жестом, ибо подарок был сделан безотносительно от заключения брака.

Несостоявшееся замужество мадемуазель обернулось для королевства делом государственной важности. Людовик ХIV позаботился о рассылке всем послам Франции за границей уведомлений с инструкциями, чтобы «его поведение не было истолковано злонамеренным образом и не осуждено теми, кто не был должным образом проинформирован». Далее король пространно рассуждал о тех советах по благоразумию, коими осыпал свою кузину, и намного меньше о своем согласии – «молчаливом согласии», как уточнял Людовик, – которое он позволил вырвать у себя с единственной целью – «не огорчить французскую знать». В ответ монарх получил от всех европейских дворов послания, восхвалявшие его за то, что он сохранил незыблемое высокое превосходство принцев над рядовыми дворянами.

В течение всей этой богатой на события и проявление самых различных эмоций трехдневной истории де Лозен вел себя чрезвычайно сдержанно. Несостоявшееся превращение в герцога Монпансье позволило ему выявить всех своих тайных врагов и оценить преданность истинных друзей. Конечно, в глубине души он был обижен на короля, уступившего напору окружения, но сохранял поведение человека, достойно подчинившегося воле своего повелителя, и эта манера держаться понравилась королю. Как писала Мадам де Севинье, «то, что он потерял, – бесценно, но милость короля, которую он сохранил, не имеет цены». Король чувствовал, что должен возместить этому послушному слуге понесенный им ущерб. В конце декабря 1670 года Лозен получил огромную сумму в 500 000 тысяч ливров, которая позволила ему разделаться с наиболее скандальными долгами. 9 января 1671 года графу даровали право «большого входа», привилегию свободного доступа к королю в любое время дня, каковую имели только камергеры. На Пасху его облагодетельствовали должностью губернатора Берри, приносившей приличный доход. Позднее ходили слухи о назначении его губернатором Лангедока, далее о герцогстве и даже маршальском жезле. Однако от последнего де Лозен отказался, заверив, что хочет добиться этого, следуя «дорогой чести».

Великая мадемуазель тем временем не переставала предаваться горю. Сначала она проводила время в монастырях, погружаясь в молитвы, ужасно исхудала и в любой момент могла разразиться рыданиями. Однако де Лозен посоветовал ей не отстраняться от светской жизни.

Летом 1671 года скончалась жена герцога Йоркского, брата английского короля Карла II, оставив его вдовцом с двумя дочерьми, Марией и Анной, 8 и 5 лет соответственно. Французский двор оживился, увидев в этом возможность, наконец, достойным образом пристроить великую мадемуазель, полагая, что разница в возрасте невелика (будущий Иаков II был всего на 6 лет моложе своей кузины). К тому же ее богатое приданое было позарез нужно брату короля, которого парламент держал буквально в черном теле и его приходилось поддерживать французскими субсидиями. Однако сей спасительной идее было суждено умереть в зародыше, поскольку герцог Йоркский потребовал от лорда Питерборо, на которого возложили задачу поиска невесты, чтобы кандидатка была молода и красива. У короля наследников не было, а Иаков еще не потерял надежду обзавестись сыном.