К сожалению, она произвела на свет всего лишь одну дочь Изабель. Со временем страсть потерявшего от любви голову Педро угасла. Он, человек чрезвычайно набожный, начал терзаться угрызениями совести, считая, что Мария-Франсуаза толкнула его на двойную узурпацию в отношении брата Афонсу, лишив его не только жены, но и трона. Ощутив охлаждение супруга, который начал изменять ей с простолюдинками, Мария-Франсуаза стала вести жизнь набожной и смиренной особы, основала женский монастырь францисканок и украсила много церквей. В 1683 году скончался Афонсу, которого в ходе заключения переводили из одного замка в другой, и ей удалось побыть три месяца королевой. После смерти Марии-Франсуазы в возрасте всего 37 лет от рака груди Педру женился на баварской принцессе Марии-Софии Нойбургской, родившей 8 наследников, столь жизненно необходимых португальской короне[53].

Интересно, как повела бы себя великая мадемуазель, окажись она в положении Марии-Франсуазы? Трудно сказать, с учетом ее боевого характера, что она также смирилась бы с наличием подобного мужа-недоумка, к тому же буквально годившегося ей в сыновья. Но и последующие претенденты на руку и сердце принцессы были также моложе ее лет на десять-пятнадцать: годы шли, и одно поколение сменялось другим. К тому же Людовик все еще не терял надежду использовать кузину в своих политических целях, но ни герцог Энгиенский, сын герцога де Конде, ни герцог де Лонгвиль, ни кронпринц Датский, ни овдовевший после года брака со сводной сестрой великой мадемуазель герцог Савойский не представляли собой сколько-нибудь значимых фигур с точки зрения интересов Франции. Во всех случаях даже не было сочтено нужным начать серьезные переговоры, и принцессу-перестарка вроде бы оставили в покое.

Однако совершенно неожиданно возник еще один претендент, отказаться от которого было непросто. Когда 30 июня 1670 года скоропостижно скончалась герцогиня Орлеанская, принцесса Генриэтта Английская, великая мадемуазель должна была вести церемонию ее похорон. Через несколько дней Людовик ХIV, закончив со слезами на глазах обсуждение с принцессой подробностей этого печального ритуала, неожиданно спросил ее:

– Кузина, вот вакантное место, не хотите ли вы занять его?

Ошеломленная мадемуазель, дрожа как осиновый лист, пролепетала:

– Вы – повелитель, и у меня не может быть никаких других желаний, кроме вашего.

– Не испытываете ли вы некоторой неприязни?

Оторопевшая принцесса не нашла в себе сил открыть рот, и король милостиво промолвил, что они вернутся к этому разговору позднее. Окружение короля, напротив, не увидело в предложении короля ничего сенсационного: двор логически видел в великой мадемуазель новую супругу герцога Орлеанского. Более того, приближенные к Филиппу «милашки», воодушевленные перспективой нежданно привалившей удачи в виде обретения огромного состояния принцессы, в открытую возликовали. Они полагали, что для них не составит труда поставить на место старую деву, в отличие от вечной войны с покойной строптивой Генриэттой, которая шла с переменным успехом.

Король предупредил принцессу, что в случае отсутствия детей в новом браке Филипп хотел бы, чтобы его супруга передала свое имущество его дочери от первого брака, ибо надеялся, что она выйдет замуж за сына короля. Людовик добавил, что, похоже, герцог Орлеанский и не горит желанием обзавестись новым потомством.

Принцесса пробормотала нечто невнятное, и король внезапно изменил тактику, задав ей вопрос:

– Правда ли, что на другой день после смерти Мадам вы хотели обратиться ко мне с просьбой на разрешение вступить в брак?

Присутствовавшая королева сочла уместным напомнить Анне-Марии о ее высоком ранге:

– Вы ведь можете выйти замуж только за принца!

На это великая мадемуазель ответила весьма расплывчато: она-де является достаточно знатной дамой, чтобы обеспечить возвышение честному человеку, который верно служит королю. Людовик не стал развивать эту тему дальше и заявил, что не склонен принуждать кузину к браку, который та находит неприемлемым.

На самом деле великая мадемуазель в свои сорок три года уже пару лет была влюблена как только что вышедшая из монастыря барышня. Предметом ее увлечения стал уже известный нам 37-летний маркиз Антонен де Пегилен.

Невзирая на невысокий рост, безобразное лицо, бесцветные волосенки на начинавшей лысеть голове, общий весьма неопрятный вид, де Пегилен пользовался бешеным успехом у дам. Их привлекали его безудержная энергия, остроумие и не знающее границ нахальство. Но эти же самые качества плюс отчаянная храбрость – на войне он сражался всегда в первых рядах, увлекая за собой в атаку даже самых умудренных опытом солдат, – сделали его и фаворитом короля. Антонен умел развлечь короля, вовремя тонко польстить ему, да так, что лесть эта сходила за чистую монету, и без лишних рассуждений чрезвычайно толково выполнять самые щекотливые задачи. За всеми этими проявлениями прятался незаурядный ум и огромные амбиции, вполне соответствовавшие девизу его герба: «Поднимусь выше, чем можно взобраться».

К 1670 году де Пегилен взобрался уже довольно высоко. Во-первых, скончался его отец, а старший брат, убоявшись трудностей управления поместьем, обремененным долгами, отказался от титула и имения в пользу Антонена, так что тот теперь звался граф де Лозен. Во время войны во Фландрии он успешно командовал драгунским полком. Однако за острый язык и буйный нрав его невзлюбили министры, в частности военный министр, маркиз де Лувуа. Поэтому когда де Лозен стал претендовать на должность командующего артиллерией и слух об этом, по болтливости самого графа, дошел до военного министра, тот не поленился срочно отправиться к королю и доказать ему, что человек с такими повадками не должен возглавлять столь значимый род войск. Его доводы показались Людовику убедительными, и командование досталось другому претенденту.

Тем не менее король все-таки хотел вознаградить своего любимца, и когда освободилась вакансия одного из четырех капитанов[54] лейб-гвардии короля, в июле 1669 года он доверил эту должность де Лозену. Получить жезл из эбенового дерева, увенчанный шишаком из слоновой кости, было непросто: помимо одобрения короля, требовалось еще купить за 750 000 ливров патент у уходившего в отставку капитана. Впрочем, Антонен сумел набрать требуемую сумму, продав родовое имение и свою должность полковника драгунского полка. Хотя патент на эту должность стоил намного дороже, чем жалованная грамота командующего артиллерией, но и возможности на этой службе открывались перед де Лозеном совершенно другие. Помимо ежедневного общения с королем, он к тому же оказывался в самом центре придворных интриг. Будучи человеком с безошибочным нюхом и глубоким знанием человеческой натуры, де Лозен чувствовал себя в этой непредсказуемой стихии как рыба в воде, выполняя самые щепетильные и неожиданные для офицера поручения.