Можно ли полностью согласиться с такой оценкой Зинаидой Гиппиус действий Керенского? Ведь она знала, что он не сидит без дела, что-то предпринимает для выхода из кризиса, ищет, ведет переговоры, радуется, разочаровывается и снова ищет. По его приказу вскоре после июльских дней закрывают и арестовывают «Правду». Крестник Зинаиды Николаевны в литературе, Борис Викторович Савинков – поэт и прозаик Ропшин, «томится от безделья» и часто ездит по вечерам в клуб деятелей искусства и писателей «Привал комедиантов». (Замечу, что организованная на нынешнем телевидении передача с точно таким же названием, аполитичная и несерьезная, не имеет ничего общего с кипящим страстями, умном и не равнодушным к судьбе страны тем «Клубом». – В. С.) Если у Керенского образуются часы для отдыха, то он старается уснуть, пытается дать отдых сознанию и телу, но работающее подсознание, не дремлет, мешает сну. Зинаида Николаевна пытается в своем дневнике забыть о Керенском – «хватит о нем», но через несколько страниц или даже абзацев он снова возникает: «Как все странно, если вдуматься. Какая драма для благородной души. Быть может, душа Керенского умирает перед невозможностью для себя – …нельзя! Ведь душа, неисцельно потерянная, умрет в крови. И надо! – твердит глубина неизмеренная моей любви». Есть души, которые, услыхав повелительное «Иди убей!», – умирают, не исполняя!.. Керенский говорил, что хочет стать министром без портфеля, что так лучше… Конечно, так всего лучше, но это смягчение форм, которые для Керенского не свойственны. Пусть он отдает себя на дело нужное, положит на него свою душу. Такая душа спасется и спасет, ибо это тоже героизм». В минуты глубокого проникновения в суть происходящего, в минуты прозрения автор дневника не разочаровывается в своем кумире, ищет вместе с ним спасения в опасной ситуации, возникшей в стране, впервые пошедшей по неизведанной дороге свободы, и не говорит, но, наверное, понимает, что на все поиски и муки Керенский пошел бесповоротно и не ради личных амбиций, а ради спасения свободной России.

Выступая на совещании, Керенский говорил об угрозе «и слева и справа». Какая из них опаснее? В данный момент «справа», – решил он, имея в виду корниловские претензии на власть в стране, хотя его раздражал вроде бы «свой» министр земледелия Чернов, навязанный ему соратниками по партии, мешал Милюков, продолжавший настаивать на необходимости России взять под контроль Константинополь и проливы, то есть захватить их, лишний раз давая возможность большевикам объявить Временное правительство империалистическим. И все это на фоне продолжения войны, экономической разрухи. И нередко бывали случаи, когда Александра Федоровича охватывало отчаяние – с кем посоветоваться, на кого опереться? На Савинкова? Кажется ненадежным. К тому же его ненавидят товарищи по партии – эсеры. Чернов весьма активен, может произнести в день свыше десятка речей, призывая крестьян к захвату «дворянских гнезд», снискал популярность у люмпенов, в основном – у бездельников и пьяниц. «Чернов – негодяй, которому мы за границей руки не подавали», – замечает о нем Гиппиус, – громадное большинство в центральном комитете партии эсеров или дрянь, или ничтожество. Масловский – форменный провокатор. Но его оправдали большинством двух голосов. Многие – просто германские агенты, получающие большие деньги. Но мы молчим…»

Молчал и Керенский, подчиняясь решениям большинства своей партии. «Вижу полную картину слепого „партийного“ плена, добровольного кандального рабства. Наивное торжество – вся Россия стала эсеровской! Все „массы“ с нами!» – возмущенно замечает в дневнике Гиппиус; она посылает письмо Керенскому, пусть почитает, задумается. И вот в ее доме раздается стук в дверь, хозяева отсутствуют и на стук отзывается близкий человек Зинаиды Николаевы – Дима. Рассказ записан с его слов.

«– Кто там?

– Министр.

Дима не узнает голос. Открывает дверь. Стоит шофер, в буквальном смысле слова: гетры, картуз. Оказывается Керенским.

Керенский. Я к вам на одну минуту…

Дима. Какая досада, что нет Мережковских, они сегодня уехали на дачу.

Керенский. Вы им передайте, что я благодарю их за письмо.

Дима. Письмо короткое, но это итог долгих размышлений.

Керенский. А все-таки оно недодумано. Мне трудно, потому что я борюсь с большевиками левыми и большевиками правыми, и от меня требуют, чтобы я опирался на тех или других. Я хочу идти посередине, а мне не помогают.

Дима. Но выбирать надо. Или вы берете на себя перед «товарищами» позор обороны и тогда гоните в шею Чернова, или заключаете мир. Думаю, что мир придется заключить.

Керенский. Что вы говорите?

Дима. Когда войну мы вести не можем и не хотим, нечего разбирать, кто помогает, а вы боитесь большевиков справа.

Керенский. Да потому, что они идут на разрыв с демократией. Я этого не хочу.

Дима. Нужны уступки. Жертвуйте большевиками слева, хотя бы Черновым.

Керенский (со злобой). А вы поговорите с вашими друзьями. Это они посадили мне Чернова. Он – мне навязан, а большевики все больше поднимают голову. Я говорю, конечно, не о сволочи из «Новой жизни» (газета Чернова. – В. С.), а о рабочих массах.

Дима. Так принимайте же меры! Громите их! Помните, что вы всенародный президент республики, что вы над партиями, что вы избранник демократии, а не социалистических партий!

Керенский. Ну, разумеется, опора в демократии, да ведь мы ничего социалистического и не делаем. Мы просто ведем демократическую программу.

Дима. Ее не видно. Она никого не удовлетворяет.

Керенский. Так что делать с такими типами, как Чернов?

Дима. Так властвуйте же наконец! Как президент – вы должны составить подходящее министерство.

Керенский. Властвовать! Ведь это значит изображать самодержца. Толпа именно этого и хочет.

Дима. Не бойтесь. Вы для нее символ свободы и власти!

Керенский. Я не боюсь. Я не хочу, я не должен идти на поводу у толпы. Да, трудно, трудно… Передайте привет Мережковским…»

Тем не менее, несмотря на все трудности, Керенский не отступает от своих целей. Его вдохновляли моменты, когда тысячи людей, сидящих в зале Большого театра, «демонстрировали единодушную преданность новому государству», когда «после бурных дебатов между представителем от социалистических партий Церетели и представителем крупного промышленного капитала Бутликовым оба двинулись навстречу друг другу и после сердечного рукопожатия высказались за классовое перемирие во имя интересов родины».

Керенский знал о готовящемся заговоре военных, даже имена его главарей, но решил не травмировать страну рассказом о нем, «находящемся в стадии подготовки», знал, что его возглавляет человек, которого он назначил главнокомандующим. Это было не первое предательство людей, которым он верил, даже тех, которым спасал жизни. И тогда он не произвел аресты, лишь заметил генералу Корнилову: «…если какой-нибудь генерал рискнет открыто выступить против Временного правительства, то окажется в вакууме, где нет железных дорог и средств связи…»