Британский дипломат, следует отметить, рассматривал возможность применения и других методов убеждения. Если миротворцы на Венском конгрессе откажутся поддержать желание Лондона запретить работорговлю, то надо объявить против них экономические санкции (такое, наверно, могло случиться впервые в международной практике не в военное, а в мирное время). Каслри действительно предлагал подвергать эмбарго колониальные товары стран, упрямствующих в «безнравственной, сатанинской деятельности».

Понимая, что карательные акции чреваты возмездием, Каслри все же пытался найти компромиссные решения. Труднее всего оказалось договориться со странами Южной Европы. Португалия наконец выразила готовность за 300 тысяч фунтов стерлингов отказаться от работорговли в течение восьми лет. Пошла на уступки и Испания, хотя и выдвинула фантастические условия. Испанские дипломаты потребовали Луизиану в обмен на согласие прекратить поставки рабов в свои колонии.

Испанцы аргументировали свои несбыточные требования тем, что Соединенные Штаты приобрели Луизиану в 1803 году противозаконно. Президент Томас Джефферсон купил огромную территорию, равную нынешним тринадцати штатам, у Наполеона и в один момент удвоил размеры своей молодой страны. Однако Наполеон не имел права продавать Луизиану. Он получил ее от Испании всего три года назад, а Испания уступила ее по принуждению. Более того, Наполеон божился никому не отдавать Луизиану, не предложив предварительно Испании выкупить ее обратно. Он не сделал этого. Венский конгресс должен восстановить справедливость, настаивали испанские юристы.

Иными словами, испанцы утверждали: более половины территории Соединенных Штатов принадлежит им несообразно с принятым порядком вещей, если не сказать противозаконно. Если Британия поддержит законные требования Испании вернуть ей американские земли, то Мадрид проявит добрую волю и запретит работорговлю.

Далеко не простые проблемы надо было решать лорду Каслри в затеянной им борьбе со страшным злом — «гнусной и преступной торговлей человеческими жизнями», как писал он премьер-министру Ливерпулю. Какими бы основательными или безосновательными ни были претензии Испании — ее юрисконсульты считали их законными, — они на тот момент представлялись нереалистичными. Британия только что перестала воевать с Соединенными Штатами, и ей вряд ли был нужен еще один конфликт, теперь из-за Луизианы. Каслри вежливо отклонил условия испанцев и предложил им 400 тысяч фунтов стерлингов. Испания приняла их.

8 февраля 1815 года, незадолго до запланированного отъезда в Лондон, Каслри мог записать на свой счет первый успех. Великие державы выпустили совместную декларацию, осуждающую работорговлю как «несовместимую с принципами гуманизма и всеобщей морали». В заявлении говорилось также о необходимости положить конец злу, «опустошающему Африку, унижающему Европу и причиняющему боль всему человечеству». Работорговля должна быть отменена как можно скорее. Франция обещала сделать это через пять лет, Испания и Португалия — через восемь. Конечно, декларация имела общий, неопределенный характер, не запрещались ни рабство, ни работорговля. Но начало было положено. Права человека впервые стали предметом обсуждения на международной мирной конференции.

Прибытие в Вену герцога Веллингтона повлияло не только на дипломатическую активность и светский календарь конгресса. Оно непосредственно затронуло и творческую деятельность художника Жана Батиста Изабе, скрупулезно отображавшего конференцию на холсте. Он уже немало потрудился над тем, как уместить на одной картине всех главных персонажей конгресса, многие из которых являлись его патронами, не ущемляя ничье национальное и личное самосознание.

Полотно, на котором представлены делегаты конгресса, собравшиеся в конференц-зале, выполнено в лучших традициях венской дипломатии. Глаз сразу же замечает Меттерниха, президента конгресса: он единственный выписан стоящим во весь рост на переднем плане. Тем не менее в центр помещен лорд Каслри: он сидит, грациозно скрестив ноги и поставив локоть на стол. Свет, льющийся из окна, падает на Талейрана, сидящего у стола со шпагой, свисающей к полу. Два пустующих кресла справа и слева от него еще больше выделяют его фигуру, как и джентльмены, обратившие на него свои взоры (точь-в-точь как посланцы малых государств, избравшие его своим лидером).

Изабе уже положил последние штрихи на композицию, и теперь он решал, как быть с появлением в городе герцога Веллингтона. Писать картину заново? Нелепо. Еще нелепее проигнорировать такого известного человека. Но как вписать его в полотно, на котором все лучшие места уже заняты? И художник нашел простой и изящный выход: запечатлеть пришествие герцога в Вену. В таком случае Веллингтона можно поместить в дальний левый край картины, нисколько не принижая его значимость. Единственная проблема возникла, когда Веллингтон не захотел оставаться в истории в профиль (из-за длинного носа). Художник преодолел и эту трудность, сделав герцогу комплимент: именно с боку он, дескать, больше всего похож на короля Генриха IV. Успокоившись, Веллингтон согласился и даже похвалил Изабе: «Вы дипломат, сударь, ваше место — на конгрессе».

Не сразу согласился позировать художнику Гумбольдт. Ему не нравилось собственное лицо, и он долго отнекивался, говоря, что и гроша не даст за то, чтобы потом смотреть на «свое уродство». Изабе пообещал: ему нужны не деньги, а удовольствие запечатлеть на холсте одного из самых выдающихся участников конференции. Для этого потребуется всего лишь несколько сеансов.

— И это все? — удивился Гумбольдт.

Поняв, что тратиться не придется, прусский посол великодушно сказал:

— Я к вашим услугам. Делайте со мной что хотите.

Когда картина была закончена, все восхищались коллективным портретом. Особенно удался Гумбольдт. Посол Пруссии тоже был доволен: и тем, что не заплатил ни гроша, и тем, как он, шутя, говорил, Изабе «прекрасно изобразил нечто, напоминающее меня».

Действительно, никто не остался в претензии к льстивой кисти Изабе. Художник смог угодить всем, картина стала не просто известной, а знаменитой, хотя и воспроизводит совершенно вымышленную сцену. Двадцать три сановника, изображенные на полотне, никогда не собирались в таком составе. Каждого из них Изабе писал в отдельности, а потом скомпоновал всю композицию. Художник непроизвольно отразил и символический характер самого конгресса, которого на самом деле не было, а была его имитация.

Февраль оказался плодотворным месяцем. Министры великих держав активно встречались, вели переговоры, что не совсем вяжется с расхожим стереотипом «танцующего конгресса». Балы, конечно, не прекращались, но, как отмечают историки, все вдруг погрузились в работу. «День и ночь» корпел над бумагами лорд Каслри, готовясь к отъезду в Лондон. Засыпал от усталости за письменным столом канцлер Гарденберг. Не выходил из кабинета, словно прикованный цепями, как Прометей, князь Меттерних.