В феврале наконец великие державы пришли к согласию по Польше: создать все-таки Польское королевство. Оно будет состоять главным образом из территории бывшего Варшавского герцогства; за Австрией сохраняется Галиция, за Пруссией — Познань и Гданьск (Данциг), за Россией — основная часть Восточной Польши. Краков объявляется вольным, независимым и нейтральным городом. Новое Польское королевство получалось намного меньше, чем то, которое виделось русскому царю (с населением 3,2 миллиона человек, а не 10—11 миллионов). Тем не менее, по конституции, Польша «навсегда придавалась» России, а ее королем становился царь Александр. Компромисс многим пришелся не по душе, особенно польским патриотам.

После единодушного осуждения работорговли великие державы более или менее определились и с решением саксонской проблемы. Несмотря на протесты Пруссии, Саксонское королевство сохранялось. Фридрих Август оставался его королем, со столицей в Дрездене. Мало того, Саксония имела все шансы получить процветающий Лейпциг и удержать за собой три пятых королевства, включая земли на востоке и на юге, наиболее населенные и богатые регионы.

Пруссии доставались остальные две пятых территории Саксонии и треть ее населения, мизер по сравнению с тем, на что нацеливались прусские посланники вначале. Пруссия не получила ни одного крупного города, не оправдались и ее расчеты завладеть стратегическими горными проходами в Богемию. В ее распоряжение переходили лишь крепости на водных путях в Восточной Германии (в том числе Эрфурт, Торгау на Верхней Эльбе и историческая цитадель Виттенберг, родина протестантской Реформации).

Дабы умиротворить прусского союзника, царь Александр предложил поделиться своим польским паем и отдать Пруссии город-крепость Торн на реке Вистула (Висла).

В общем, Пруссия не осталась внакладе. К ней перешли Вестфалия, которой еще недавно правил младший брат Наполеона Жером, шведская Померания, земли архиепископства Трира, некоторые территории Ганновера и Нидерландов, предложенные в последнюю минуту лордом Каслри. Самое главное, великие державы согласились отдать Пруссии значительную часть Рейнланда, принадлежавшую когда-то Священной Римской империи, вместе с Кёльном, его прекрасным средневековым собором и выгодным местоположением на главном торговом пути Европы. В итоге население Пруссии увеличивалось до обещанных 10 миллионов, а Британия добивалась своей главной цели — сделать Пруссию сильной державой.

Но пожалуй, самым значительным и непредвиденным даже для самой Пруссии результатом венских компромиссов стало то, что ее центр тяжести переместился с востока на запад. Более того, Пруссия приблизилась к Франции. Похоронив вековое соперничество Бурбонов и Габсбургов, конгресс втянул Пруссию в Рейнланд и посеял зерна новых раздоров, чреватых для Европы военным противоборством.

В самой Пруссии мало кто испытывал радость от сделки. Приверженцы Фридриха Великого откровенно негодовали. «Что же теперь будет с Германией? — спрашивала, недоумевая, Гумбольдта его жена, имея в виду потерю Саксонии. — Армию вознаградили этой землей, она — наша, и теперь мы должны оставить ее, даже не оказав никакого сопротивления». «Любому истинному солдату обидно за Пруссию, ему будет стыдно носить прусскую военную форму», — ворчал фельдмаршал Гебхард фон Блюхер. Когда стало известно о сделке, разъяренная толпа забросала окна берлинского дома канцлера Гарденберга камнями.

Прусскую делегацию винили во всех смертных грехах, в продажности, слабости, в том, что ее просто-напросто облапошил «хитрый соблазнитель» Меттерних. Но Гумбольдт прекрасно знал и другую сторону всей истории. Он писал жене, что Пруссия, прирастая за счет Рейнланда, выигрывает гораздо больше. Этот регион продуктивнее, населеннее и в конечном счете ценнее, чем Саксония. «Пруссия теперь стала величайшей германской державой», — заявлял Гумбольдт. Он был совершенно прав насчет продуктивности Рейнланда, хотя еще и не знал истинной ценности этих земель, таивших несметные месторождения угля и железной руды. Через пятьдесят лет регион, который Пруссия с такой неохотой согласилась принять в свои владения, станет ядром прусской индустриальной мощи. Какое-то время будут существовать «две Пруссии», как это представлялось Гумбольдту, восточная и западная, разделенные историческими и культурными особенностями. И географически они были разомкнуты другими независимыми государствами вроде Ганновера. Пруссия действительно имела странные очертания. Но это обстоятельство нисколько не смущало Гумбольдта. Такая противоестественная конфигурация долго не продержится. Первая же война позволит Пруссии заполнить эти пробелы, считал посол.

Дипломаты, перешептываясь на балу или в гостиной, сразу же прекращали разговор или переводили его на другую тему, как только к ним приближался незнакомый человек. Они уже знали, что вокруг них всегда крутятся агенты барона Хагера.

В самом деле, шпики и осведомители трудились, не зная отдыха. Вот, к примеру, один день из жизни агента XX (по отчету из полицейского досье): театр, визит к доктору царя Александра, где он всегда мог выведать настроения в русском посольстве, бал во дворце, рейды по салонам, возвращение домой в пять утра.

Агент XX вращался в высшем обществе, ездил в каретах с сановниками, другие сыщики довольствовались тавернами и ресторанами. Самые последние сплетни узнавались в гастрономическом кафе «Жан де Пари» на Герренгассе, где завсегдатаи не только «насыщали свои желудки, но и с удовольствием чесали языками». За четыре месяца значительно выросла армия слуг, лакеев, привратников, швейцаров и горничных, работающих на полицию.

«Я стал жертвой самого наглого шпионажа, — написал в мемуарах секретарь Марии Луизы барон Меневаль. — Вокруг меня кишмя кишат подлые соглядатаи, следя за каждым моим шагом, жестом, выражением лица». Прусский советник генерал Жомини предупреждал друзей: «Пишите мне только о том, что можно прочитать в газетах». Естественно, и это предупреждение стало известно полиции.

В первых числах февраля в Вене начался Великий католический пост — сорок дней рефлексии и раздумий о своем бытии, заканчивающихся празднованием Пасхи. В это постное время, когда прекращаются всякие танцульки и пиршества, делегаты конгресса потянулись к Захарии Вернеру послушать его бойкие проповеди, посмотреть, как он падает на колени, подпрыгивает, взмахивает руками, то внезапно вскрикивает, то замолкает. В салонах хозяйки чаще стали устраивать лотереи. Они проводились по очень простой схеме: гости приходили со своими подарками, все презенты складывались в общий котел, и затем каждый из присутствующих тянул жребий. «Все играют, и все выигрывают» — так объяснил популярность лотерей Талейран. Действительно, никто не возвращался домой с пустыми руками. Разыгрывались шкатулки, табакерки, мозаики, персидские ковры, фарфоровые вазы — все, что угодно.

Но лорда Каслри уже не интересовали ни проповеди аббата Захарии, ни лотереи. Он готовился к отъезду в Лондон и тянул время, чтобы закончить дела. Две изнурительные недели ушли у него на польско-саксонский кризис и декларацию, осуждающую торговлю людьми. И прежде чем паковать чемоданы и окончательно передать полномочия герцогу Веллингтону, лорд Каслри задумал провести еще одну акцию. У него созрел план, как урегулировать русско-турецкий конфликт, время от времени разгоравшийся то на Черном море, то на Дунае, то на Балканах, повсюду, где соприкасались две империи.