«Пока, мама! Пока, папа!» – задорно крикнула из окошка отъезжающего автобуса улыбающаяся Наташка, помахала рукой и... И все. Больше они ее никогда не видели...

Вместе с их Наташей пропали, исчезли, испарились еще шестеро ребят из третьего отряда. Детей искали. Искали долго, до зимних холодов. А потом Севостьяновым выдали пахнущую клеем и пылью справку, где среди прочего чернели на желтоватой бумаге страшные слова: «...ваша дочь, Севостьянова Н. С., 1976 г. р., пропала без вести...»

Свет погас. Стало темно. В этой наступившей темноте Елена Петровна больше не видела мужа. Простить ему то, что он сумел уговорить ее тогда, не дал пойти на поводу у чуткого материнского сердца, она так и не смогла, хотя понимала – ничьей вины тут нет. Просто – судьба...

Нет, конечно, черное отчаяние навалилось не сразу, не вдруг. Она, как всякая русская женщина, еще очень долго, год или даже два, верила, что ее Наташенька, ее кровиночка, найдется, вернется.

Елена Петровна верила в чудо. Но чудо, как это всегда бывает, не произошло.

И тогда сделавшая уже весьма неплохую карьеру в областном отделе здравоохранения Севостьянова пошла работать в заштатную районную детскую поликлинику. Она лечила детей, она смотрела в их чистые, широко открытые глаза, ловила их улыбки и улыбалась в ответ, а по ночам беззвучно плакала в подушку. И так продолжалось день за днем, месяц за месяцем – долгие годы.

Человек не может жить, если его горе живет вместе с ним. Елена Петровна жила. Она могла бы выгнать мужа, могла бы уйти сама. Она могла бы найти хорошего человека и родить от него новую Наташу.

Но даже подумать об этом казалось ей кощунством. После исчезновения дочери на женские хрупкие плечи лег невидимый чугунный крест. И Елена Петровна понесла, точнее, потащила его. Она знала: если остановиться, если сбросить эту ношу – тогда действительно наступит конец. Нет, не физический конец ее земного существования, а конец вообще. Случится нечто такое, отчего пропадут все дети на земле. Их всех не станет.

Доктор Севостьянова тащила свой крест с терпением и кротостью истиной русской христианки, хотя ни разу в жизни не бывала в церкви...

И вот сегодня, в обычный серый мартовский день, случилось странное. Выйдя из подъезда, Елена Петровна увидела во дворе свою дочь. Нет, умом она, конечно, понимала, что эта девочка в зеленой куртке, джинсиках и вязаной саамской шапочке со смешными ушками никак не может быть ее Наташей. Но что-то в фигуре, походке, движениях, том странном жесте, который сделала девочка, прежде чем завернуть за угол соседней пятиэтажки, – все это показалось таким родным, таким знакомым, что у Елены Петровны закружилась вдруг голова, и она без сил опустилась на скамейку возле подъезда.

– ...И знаешь, Сима, что я подумала, – рассказывала Севостьянова, дрожащей рукой держа на весу чашку с чаем, – это, наверное, Бог надо мной сжалился и знак подал, что с Наташенькой моей все хорошо там...

– Где там, Мила Петровна? – удивилась Серафима.

– На небе, Сима. На небе. Где же еще... – устало ответила Елена Петровна, невидяще глядя мимо медсестры в окно.

Она не знала, что как раз в этот момент ее Наташа, зябко кутаясь в зеленую, с чужого плеча, куртку, топталась на вокзальном перроне, поджидая остальных трояндичей.

Глотая слезы, девочка смотрела в серое иркутское небо, а губы ее шептали:

– Прости меня, мама... Я обязательно вернусь... Вернусь, когда мы отомстим...

Интердум секстус

Поворачивающий Круг эрри Орбис Верус никогда и нигде не жил подолгу. С самого детства, проведенного в протестантском сиротском приюте, он уяснил для себя один важный принцип: если не привязываться к вещам (а дом – тоже вещь, разница всего лишь в размерах), то и вещи не привяжут тебя к себе. И всю последующую жизнь эрри Орбис Верус следовал этому постулату, легко меняя места обитания и тех живущих и смертных, что прислуживали ему и скрашивали часы досуга Пастыря.

Впрочем, один раз Поворачивающий Круг допустил исключение из своих правил. Лет двадцать назад среди Пастырей стало модно иметь личную охрану из зачарованных «коняшек»-экулес. Экулами называли девушек, которых поставлял Великому Кругу некий Пастырь-одиночка, знакомый эрри Удбурду.

Великолепные бойцы и страстные любовницы, экулес имели одну особенность – на их прекрасные лица, клейменные странным знаком, напоминающим латинскую «r», могли смотреть только члены Великого Круга. Если же лица «коняшки» касался взгляд живущего и смертного, экула сходила с ума и погибала.

Затянутые в блестящие комбинезоны, с глухими шлемами на головах, экулес сопровождали многих иерархов Великого Круга, и эрри Орбис Верус не стал тут исключением, хотя эрри Удбурд брал за поставляемый его таинственным знакомым живой товар немалую цену.

Тогда-то и случилось удивительное – будущий Поворачивающий Круг буквально влюбился в одну из своих телохранительниц, высокую, рыжеволосую экулу по имени Игнеус, Огонек.

Справедливости ради следует отметить, что экулес всегда молчали, и ни на что иное, кроме боя и постели, они не годились. Так что приворожила Пастыря к себе Игнеус только одним – безудержной, яростной страстью и ненасытной похотью. Эрри Орбис Верус к моменту своего вхождения во Внутренний Круг имел уже немалый опыт в постельных делах, но даже его, в свое время обучавшегося тантре под чутким руководством самой великой любовницы Акари-нари, Игнеус поразила и удивила.

Тогда Пастырь и создал, не столько для себя, сколько для своей огненной наложницы, Убежище-под-скалами, Урсинус кубилу, или, говоря языком живущих и смертных, Медвежью берлогу. Сизые утесы северной оконечности острова Льюис надежно спрятали в себе несколько просторных помещений: роскошную спальню в мавританском стиле, столовую, кабинет, а также бассейн, спортивный зал и игровую – Огонек обожала компьютерные игры.

Впрочем, все это было давно. Нет уже ни Игнеус, ни других экулес. В день, когда Великий Круг приговорил эрри Удбурда к изгнанию, все «коняшки» в одно мгновение потеряли рассудок, и ноктопусам пришлось немало помотаться по миру, уничтожая взбесившихся телохранительниц...

Эрри Орбис Верус с тех пор нечасто, но все же посещал Урсинус кубилу – у Пастыря в последнее время неожиданно стала возникать потребность в одиночестве. В берлоге же он мог не опасаться, что кто-то нарушит его уединение.

Правда, Поворачивающий Круг никогда не заходил в спальню, где все осталось так, как при Игнеус. Нет, эрри Орбис Верус отнюдь не страдал сентиментальностью. Ему просто становилось грустно при мысли, что другой такой умелой и опытной наложницы у него уже не будет никогда.

Зато в кабинете, вырезанном внутри высокой пирамидообразной скалы, прекрасно думалось.

Ныне Поворачивающий Круг посетил свое потаенное убежище, чтобы поразмышлять о Слепцах страны Изгнанных. Казалось бы – после нанесенного Хтоносу в начале зимы удара живущие и смертные должны смириться, потерять волю к сопротивлению. Но нет! Они лишь теснее сплотились вокруг своего искалеченного вожака и, стиснув зубы, принялись огрызаться, да так, будто сама Великая Мать встала за их спинами.